– Ну, с этим я еще разберусь, когда приеду…
– Да ладно! Ничего ты не разберешься! Ушла и ушла, и тебя не спросила. И нормально, что ушла. Все дети когда-нибудь из дома уходят. И что? Теперь ты ради чего жить станешь?
Вот же поганка какая, прямо ниже пояса вдарила! И вообще, чего это он с ней разоткровенничался? Надо прекращать этот глупый разговор – совсем распоясалась девчонка.
– Да ладно, не суетись начальственной сердитостью, чего ты… Вон как нахмурился, аж страшно стало. И не обижайся – я ж тебе теперь не чужая. Я теперь твоя юная любовница, и ты на меня умиляться должен, а не брови хмурить.
Диана живо сползла с подоконника, на цыпочках пробежала по гостиничному ковру, на ходу торопливо расстегивая пуговицы рубашки, клубочком юркнула под одеяло. Тонкими руками обвила за шею, сунулась холодным носом в предплечье. Сердце тут же дрогнуло, захотелось сжать ее в руках грубо, с нечеловеческой силой, чтобы захрустели тонкие косточки, и зарычать зверем, и захватить в собственность всю, целиком, без остатка – моё…
…И снова они лежали рядом, опустошенные, глухие и немые, выброшенные волной накатившей и отхлынувшей страсти в такое же глухое и немое пространство. И хорошо, и заранее страшно, что такое больше никогда, никогда не повторится. И мысль противная, предательская стучит в голове – может, и права эта девчонка, называя его занудой и кретином? И зря, наверное, он сознательно лишал себя этих грешных удовольствий? Жизнь-то одна…
– Сереж… А хочешь, я тебе тоже ребеночка рожу?
Голос Дианы прозвучал будто из другого пространства, он поначалу и не понял, что этот ее дурацкий вопрос относится именно к нему. Никак не вписывался вопрос в его плавающее расслабленное состояние, врезался в него неприятной бесцеремонностью.
– Что, прямо сейчас будешь рожать или чуть погодишь?
Конечно, грубо это у него сейчас вышло. И слова грубые, и голос жесткий. Он кожей почувствовал, как она вся напряглась обиженно. А что делать, сама виновата! Потому что не надо лезть к мужику со всякими глупостями в такой хороший момент!
– Да ты не злись, Сереж… Чего ты все время на меня злишься?
– Я не злюсь. Просто не надо говорить глупостей. Не люблю ханжеского пустословия, понимаешь?
– А с чего ты взял, что это пустословие? Вот возьму и действительно рожу! Что ты мне, запретишь?
– Прекрати, Диана.
– …И снова у тебя появится смысл земных трудов – нового ребеночка вырастить! Ты же сам только что мне толковал про смысл земных трудов. Вот и получится, что все труды – сначала, и смысл – сначала… Хочешь ребеночка, Сереж?
– Хватит, Диана. Уймись. Ты хорошая девочка, но ты уймись. Не бери на себя слишком много. И не обижайся.
Диана села на постели, заправила свои перышки за уши, склонила над ним свое лицо. Он глянул осторожно – не было вовсе на ее лице никакой обиженности. Наоборот, оно было открытым и улыбающимся, глаза блестели совершенно детской и чистой нахальностью. Правда, стояло за этой нахальностью еще что-то, похожее на тщательно сокрытую боль. Горестная искорка какая-то. Едва заметная.
– А что? Ты сам посмотри, что у тебя получается… Твои дети выросли и ушли, и задача исполнена, и цель достигнута. Земные труды осуществились и закончились. А дальше что? Нет, тебе определенно нужен второй круг, Сережа.
– Нет, не нужен мне второй круг. А вот поход в сортир определенно нужен. Он мне сейчас просто необходим.
