Синяя книга Нэбо - страница 7

Нужно написать про Гейнор.

От нее всегда неуловимо пахло салоном. Перекись, миндальный шампунь и еще ка- кой-то запах, когда влажные волосы разлетаются по линолеуму. В детстве мне никогда не нравился запах нашего дома, но аромат салона «Серебряные ножницы» казался теплым и успокаивающим.

О Гейнор можно сказать очень много, как и о том, что она значила для своих клиентов.

Стоило очередной пожилой леди устроиться в кресле, Гейнор каким-то образом понимала, когда можно трещать без умолку, а когда лучше помолчать. Иногда клиенткам нужно было слушать бесконечный пустой треп о цене на морковь, о назойливом грохоте мусоровоза по утрам, о закрывающихся магазинах на центральной улице в Карнарвонe и о том, как грустно видеть столько пустых витрин. А иногда, не часто, но чаще, чем вы могли бы подумать, Гейнор умолкала, так сказать освобождая эфир, чтобы дама в кресле могла заполнить тишину тяжелыми словами.

«Вчера умерла моя сестра» или «Я ни с кем не разговаривала целых две недели».

Иногда это были просто слезы, тихо скатывающиеся по морщинистому лицу.

Каждую стрижку она начинала и заканчивала одинаково – клала руки на плечи, ловила взгляд в зеркале. Гейнор обладала той добротой, которую всегда ожидаешь от врача, но редко получаешь.

– Ты очень добра, – сказала я однажды. – Всем помогаешь.

Гейнор удивленно улыбнулась. Думаю, эта доброта была у нее в крови; она единственная дарила человеческое прикосновение большинству старушек, которых мир сделал невидимыми.

Несколько лет назад Дилан спросил меня:

– Гейнор – моя бабушка?

Я почему-то покраснела и ответила надменно, хотя это был вполне резонный вопрос:

– Конечно нет!

– Кто же тогда были мои бабушка и дедушка? Я их совсем не помню.

Я сглотнула слезы, потом еще раз и еще, хотя к этому моменту почти перестала плакать, потому что моя душа уже окаменела.

– Можешь считать ее своей бабушкой, если хочешь. Гейнор не будет возражать.

Кровь не водица, но иногда воды так много.

Сегодня идет дождь. Огромные горячие капли безжалостно лупят по дому. И я подумала, что стоит написать о воде, ведь после Конца ее стало заметно больше.

Дождь теперь не такой, как раньше. Это не тот дождь, что шел, пока я стояла у школьных ворот в ожидании Дилана, и не ленивая серая морось, из-за которой хотелось окуклиться на диване и смотреть фильм. Сейчас он злой. Не только дождь, но и вся погода.

После Конца многое изменилось. Поскольку я не вижу других людей, живу без радио, мессенджеров и «Фейсбука», то мне повсюду мерещатся человеческие эмоции. Картофельное поле радуется теплым весенним днем. Дом сыт происходящим по горло, потому в крыше и появилась очередная течь. А погода напоминает мне темпераментного и недоверчивого любовника, который выходит из себя по пустякам, но с ним никак не порвать.

Я всегда думаю об этом так: «Погода, с большой буквы „П“, – дьявол у моей двери». Зимой она жестокая, угрюмая, холодная, густой мягкий снег может забаррикадировать нас в доме. Но летом гораздо хуже. Именно тогда жара становится давящей, она убивает растения и с мстительной жестокостью высасывает всю влагу.

Самое страшное – не понимать: действительно погода испортилась или я просто начала замечать все эти изменения, потому что теперь от нее зависит, вырастим ли мы себе еду.

Ливни, жара, жестокие бури. Молнии тычут в землю, словно проверяя, мертва ли она, – иногда без предупреждения. Гром грохочет так, будто ломается что-то массивное, а дождевая вода образует новые реки. Мы с Дилом сидим на крыше в плащах и даем этим рекам имена.