Сейчас смотрю на ее портрет, где пятилетняя девочка в белом летнем платьице без рукавчиков, в соломенной шляпке. Сидит на скамеечке в дачном саду, на руках любимый пёсик Степа. Эта работа незабвенного друга – Петра Владимировича, всеми любимого художника, сотрудника нашего журнала «Иносфера». Я благодарен ему за то, что блестяще оформлял мои книги, делал иллюстрации к ним, стал за много лет знакомства членом нашей семьи. Он так привязался к Лизоньке, что если не видел ее больше трех дней, то без предупреждения прилетал с каким-нибудь очередным подарком, безделицей, чтобы целовать ее пальчики. Делал много набросков дочери, в итоге получились два замечательных портрета. Запечатлел жену и тещу, Анну Николаевну.
* * *
Анна Николаевна удивительнейшим образом преображалась при появлении Петра Владимировича, становилась возбужденной и разговорчивой. Теща – волевая женщина, колоритная, с лицом исполненного достоинства, самоуважения. Гордыня во всем: голосе, осанке, манерах.
– А вот и наш завсегдатай Петя, – этой привычной фразой встречала его Анна Николаевна. И глаза ее с хитрым прищуром загорались азартом. Видно было, что старухе с ним интересно.
– Сейчас я буду тебя донимать вопросами, что нового в мире искусства, был ли на выставке Караваджо, в Цветаевском? Говорят, потрясающие полотна, но я не смогу выстоять очередь в музей, оттого не пошла.
При этом она не стеснялась своей радости и подъема и не пыталась это скрыть. Только криво улыбнувшись, начинала язвить.
– Увы, я тоже не был, свободного времени не случилось.
Петр Владимирович всегда настороженный, ждал какого-нибудь подвоха от Анны Николаевны, как он выражался, очередного подкола, старался отвечать ей в тон и таким же манером. Получалось, вроде, соревнование в остроумии.
– Ты как «милый друг», герой романа Мопассана, скажи, картинки в стиле ню, что сейчас в моде, хорошо продаются? Падок народ на порок.
Анна Николаевна сморщилась и отвернулась, словно отчего-то похабного.
Деньги то теперь чем только не делают.
– Да вы, Анна Николаевна, готовы плюнуть в сторону художников, а это труд, и обнажёнку писали во все времена. Это свойство человеческое, ему интересно о себе красивое узнать.
– Ах ты, проказник, певец телесных чувств! Наверное, и мою дочь этим тронул. У тебя случайно ее портрета в нагом виде нет, на который тайком любуешься? Ладно, ладно, я знаю, ты ее много лет любишь. Это только недоумок, наш Володька, не видит, а может делает вид. Ты хоть и монархист, Петя, а нравишься мне. И бородка твоя аккуратненькая, и усики, одет, как заслуженный артист Малого театра. Известный художник. Только все думаю, с чего? Ну что ты такое изобразил? Где твои картины, в какой галерее?
Анна Николаевна щебетала, а Петр Владимирович, нисколько не смущаясь, как обычно, доставал блокнотик с карандашом и ластиком на конце и начинал делать наброски. Это стало привычкой со студенческих лет. Педагог посоветовал постоянно рисовать, чтоб набить руку.
– Наш Володя тоже какие-то романы пишет. Я их, правда, не читала и не собираюсь. Что он можем там понаписать, индюк на дутый? Ноздри распушит, великий до невозможности, а самому невдомек, что смахивает на юродивого.
«Люблю мужиков, но с этим, прости Господи, зятьком, ни за что бы ни связалась. Впрочем, как и с Достоевским. Вообще мне писатели не нравятся, бесцветные личности и всегда в душу лезут», – думала она при этом.
