– Значит, снова логическая машина? Мне казалось, Лейбниц забросил эту идею лет… э… сорок тому назад.
– Лейбниц лишь отложил её сорок лет назад, чтобы… – Тут Даниель на несколько мгновений утратил дар речи от ужаса, что чуть было не допустил чудовищную оплошность. Он собирался сказать: «Чтобы создать дифференциальное исчисление».
Лицо сэра Кристофера, наблюдавшего, как его собеседник чудом избежал катастрофы, выглядело посмертной маской человека, умершего во время приятных сновидений.
Наконец Рен, просияв, сказал:
– Помню, как бушевал Ольденбург. Он так и не простил Лейбницу, что тот не довёл дело до конца.
Короткая пауза. Даниель думал нечто непростительное: возможно, Ольденбург был прав. Лейбницу стоило заниматься треклятой машиной и не вступать на священную землю, которую Ньютон обнаружил и застолбил. Он вздохнул.
Сэр Кристофер взирал на него с безграничным терпением, величественный, как коринфская колонна.
– Я служу двум господам и одной госпоже, – начал Даниель. – Сейчас я не знаю, чего хочет от меня госпожа, так что не будем о ней, а поговорим о моих господах. Оба люди влиятельные. Один – восточный деспот, но с новыми идеями. Другой – властитель более современного, парламентского толка. Я могу удовлетворить обоих, если построю логическую машину. Я знаю, как её построить. Я думал о ней и делал опытные образцы в течение двадцати лет. Скоро у меня будет место, где её строить. Есть даже деньги. Нужны инструменты и люди, которые могут с их помощью творить чудеса.
– Гук изобрёл машины для нарезки маленьких шестерён и тому подобного.
– И он знал всех часовщиков. В его бумагах должны быть их имена.
Рен улыбнулся:
– О, после того как милорд Равенскар проведёт Акт о Долготе, вам несложно будет заручиться помощью часовщиков.
– Если они не станут рассматривать меня в качестве конкурента.
– А вы и впрямь намерены с ними конкурировать?
– Я считаю, что для измерения долготы надо не усовершенствовать часы, а проделать некие астрономические наблюдения…
– Метод лунных расстояний.
– Да.
– Но этот метод требует огромных вычислений.
– Так снабдим каждый корабль арифметической машиной.
Сэр Кристофер Рен порозовел – не от злости, а потому что заинтересовался. Некоторое время он думал, а Даниель ждал. Наконец Рен заметил:
– Лучшими механиками на моей памяти были не часовщики – хотя им тоже в искусности не откажешь, – а те, что строят органы.
– Духовые органы?
– Да. Для церквей.
У Даниеля губы непроизвольно раздвинулись в улыбке.
– Сэр Кристофер, думаю, вы подрядили больше органных мастеров, чем кто-либо ещё в истории.
Рен поднял руку.
– Органных мастеров нанимает церковный совет. Хотя в остальном вы правы – я вижу их постоянно.
– В Лондоне их наверняка великое множество!
– Так было лет десять-двадцать назад. Теперь лондонские церкви восстановлены, и часть мастеров перебралась на континент, где многие органы уничтожены войной. Однако немало осталось здесь. Я поспрашиваю, Даниель.
Они подъехали к церкви Святого Стефана на Уолбруке. Во времена римского владычества Уолбрук был рекой; считалось, что теперь это клоака под одноименной улицей, хотя никто не выказывал желания спуститься под землю и проверить. Даниель усмотрел в выборе места добрый знак, потому что нежно любил церковь Святого Стефана. 1) Рен возвёл её в самом начале своей карьеры – если вспомнить, примерно в те годы, когда Лейбниц трудился над дифференциальным исчислением. Белая и чистая, как яйцо, она была вся – арки и купола; какие бы возвышенные мысли ни внушал её облик прихожанам, Даниель видел в нём тайный гимн Рена математике. 2) Томас Хам, его дядя-ювелир, жил и работал так близко отсюда, что в доме слышно было церковное пение. Вдова Томаса Мейфлауэр, на склоне лет перешедшая в англиканство, посещала здешние службы вместе с сыном Уильямом. 3) Когда Карл II пожаловал Хаму титул (после того как забрал и не смог возвратить деньги его клиентов), то сделал его виконтом Уолбрукским. Так что для Даниеля это была почти семейная часовня.
