– Ну, завтра так завтра, – отходя от окна, сказал Захаров. – Что же Горбачева не повесили? Храните верность Андропову? – подходя к письменному столу и показывая на портрет, спросил Захаров.
– А благодаря кому эта база была построена и сформировано это управление, в котором вам удостоилась честь служить?.. Знай Горбачев про нее с его идеями о разоружении – неизвестно, что с ней сделать могут.
– Так, выходит, мы с вами тут на полулегальном положении?
– Ни на каком не на полулегальном положении. Успокойтесь, есть силы, – Канарейкин поднял указательный палец, – там, наверху, которые способны позаботиться о безопасности страны. Просто не всем все знать, даже если ты и Генеральный секретарь. Он уже со своей перестройкой у всех вот где, – и Канарейкин провел внутренним ребром ладони по горлу.
Захаров был шокирован таким высказыванием: он никогда не подвергал сомнению действия партийной элиты.
– Вы же коммунист. Как вы можете такое говорить? – пробовал возразить он.
– Вот потому что коммунист, я и говорю. До чего страну довел: все теперь по талонам, скоро в сортир сходить, нужду справить, тоже будет по талонам. Еще год- другой такой дребедени – и страна не выдержит…
– А на вашей базе что-то незаметно, что в стране кризис.
– Потому что дело умелыми руками организовано, поэтому и незаметно. Все, кончили байки разводить, давай делом заниматься.
Канарейкин уселся за стол, надел очки и принял деловой вид, а у Захарова впервые за время их знакомства зародились первые ростки недоверия к «хозяину» базы.
Мексиканское плоскогорье возвышается над безупречно гладкой поверхностью воды на две с половиной тысячи метров. Там, в полюбившей солнечный закат, отчего та и окрасилась в его цвета, пустыне Жоранда-дель Муэрто, меж двух камней ветер бросил семечко кактуса. Упав в их тень и смочившись утренней росой, из раковины, в которой заключалась колючая жизнь, высунулся маленький хвостик нейтрального цвета. Он смело вгрызся в каменистый песок, собирая все остатки влаги в округе. Спустя уже месяц из-за каменных охранников к солнечному свету вылезла ярко-зеленая змейка, покрытая еще едва заметными листиками, которые в защите от алчущего солнца свернулись, превратясь в колючки.
Бумаги, которые должен был заполнить, а затем и подписать, оказалось такое множество, что у Захарова буквально дрябла рука. Ему никогда прежде не приходилось столько работать шариковой ручкой, и тогда он предложил Канарейкину сделать перерыв. Тот с безразличным видом открыл ящик и достал из него черную телефонную трубку без провода. Выдвинув из нее антенну и нажав несколько кнопок, Канарейкин распорядился принести к нему в кабинет две чашки кофе со сливками.
– Просто удивительно, – недоумевая, сказал Захаров, – я когда принимал лодку на флоте, – и то столько бумаг не заполнял, а здесь ужас какой-то: за каждую безделушку нужно свою роспись поставить.
– А вы как хотели, Иван Алексеевич? Чтоб мы вам технику на шесть миллиардов гринов доверили и взяли только две ваши закорючки? Нет уж, мы с вас за это спросим по всей форме.
Раздался глухой звонок. Полковник нажал на кнопку где-то внизу стола, дверь открылась, и в кабинет вошел человек, который принес заказанный Канарейкиным кофе.
– Каких гринов? – почти шепотом спросил Захаров, когда кухонный работник скрылся за дверями кабинета.
– Долларов, долларов, – не отрывая взгляда от какой-то бумаги, ответил Канарейкин.
