Тибетцы говорят, что всему в нашей жизни мы подражаем. Тот, кто делает это лучше всех, считается самым способным. Оглядевшись вокруг, мы заметим, что каждый из нас старается подражать друг другу и имеет свой пример для подражания. К сожалению, многие из нас стремятся подражать людям, добившимся материального благополучия. Нам недостаёт энтузиазма искать духовный идеал, и даже если у нас появляется такое стремление, с точки зрения моего нечистого видения осталось не так много настоящих духовных примеров для подражания. Отчасти я чувствую, что несу ответственность за такое положение дел, поскольку в глубине души у таких людей, как я, что-то не заладилось с мотивацией, и это особенно сказывается на нашем восприятии своих учителей.
Я прекрасно помню, как однажды Ринпоче собирался покинуть Катманду и отправиться в Бутан. Я был опустошён: он оставлял меня одного. Я всегда воспринимал Ринпоче как отца, и в тот день мне показалось, будто мой отец, самый важный для меня человек, бросает меня. Оглядываясь назад, я думаю, что в основе моих переживаний лежала скорее моя неуверенность в себе, нежели искреннее желание достичь просветления. Хотя указывать на ошибки своих учеников входило в число обязанностей Ринпоче, тем не менее он никогда не позволял себе унижать нас, делая прилюдные замечания по поводу нашей неверной мотивации. На самом деле я обнаружил, что его отеческое отношение ко мне только укрепило мои собственные чувства. Я до сих пор ощущаю, как его огромная рука ласково гладит меня по голове, давая понять, что он скоро вернётся и мне незачем беспокоиться, а я, стиснув зубы, воображаю, будто смогу справиться с чем угодно, хотя в действительности еле сдерживаю слезы.
Дело в том, что моя способность оценить его в полной мере была искажена моим ограниченным восприятием его как отцовской фигуры, которой мне всегда не хватало. Даже сегодня, когда я перебираю в памяти воспоминания о нём и обо всех мелочах, которые он делал, моё сердце разбивается при мысли, что в то время я считал его поступки по большей части довольно заурядными, никогда не подозревая об их истинном смысле. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне становится грустно и немного стыдно, но я стараюсь утешить себя тем, что теперь, хоть и с некоторым опозданием, я гораздо лучше понимаю, как объяснить все его действия, и более полно осознаю, насколько он был велик.
Должен признаться, я по сей день не знаю, являются мои чувства к Ринпоче истинной преданностью или простой привязанностью, поскольку настоящая преданность, как объясняется в тантрах, выходит далеко за рамки обычных понятий. Наверное, лучшее, что я могу сделать, – так это стремиться к настоящей преданности, и даже эту свою способность я приписываю исключительно влиянию Ринпоче, чьи преданность и восхищение собственными учителями послужили для меня впечатляющим примером.
Всякий раз, читая строки, которые Кхьенце Ринпоче посвящал кому-то из своих учителей, будь то в прозе или стихах, я не просто читаю описание человека, а словно получаю полное и совершенное ознакомление с Буддой и Дхармой на всех уровнях. Кажется, будто он увлекает нас, своих читателей, в необыкновенное путешествие в совершенно новое измерение или иную сферу бытия. Я отчётливо помню, что всякий раз, когда Кхьенце Ринпоче хотя бы вскользь упоминал кого-то из своих учителей, вне зависимости от обстоятельств это становилось поводом для восхваления – настолько трогательными были для него воспоминания о каждом из них.
