– Потому что оно идет, а правитель нет. И не пойдет никуда, покуда хворать не перестанет. А если не пойдет, то и праздника не случиться.
– Нового года? – поинтересовался Поэт, пристроившийся к другому бабкиному боку.
– Неуч, – заявила бабка. – Новый год когда зимой праздновать начали? Вот то-то же. А у нас сейчас Большие Святки да Колядки. А в самом конце декабря – Щедрец. На главной площади будет праздник, представления. Их обычно правитель начинает большим фейерверком. А как начинать, если у него горло заболело?
Мы с Поэтом недоуменно переглянулись. Подумаешь, горло болит.
– Ну пусть не произносит речь, – сказала я. – Пусть рукой махнет, и все.
– Рукой? Какой рукой? – спросила бабка.
– Любой. Правой или левой. Раз охрип, пусть изворачивается.
– Так у него, наверное, температура высокая, – высказал предположение Поэт. – Встать не может. Да?
– Если бы высокая, – бабка помрачнела еще больше. – Низкая она у него, в этом-то вся беда.
Ладно, анамнез мы собрать успеем. Пока меня больше занимала окружающая действительность.
А она, действительно, была невероятна. Даже не предполагала, что деревянные терема так прекрасны. Выкрашены в радужные цвета, и каждый из них имел свой неповторимый облик. То словно шкатулка резная, то как радуга, над улицей парящая, то будто частичка цветущего летнего луга, белым тополиным пухом припорошенная.
Нас обгоняли, толкали, смеялись. Пару раз угостили – пирожками и пряниками.
– Берите, – сказала бабка. – На Щедрец отказывать нельзя, ни в коем случае. Людей обидите.
Наконец добрались до правительственной резиденции.
Что странно – находилась она не в центре Бор-града, а на его окраине. Терем, раза в два, а то и в три превосходящий любой из виденных, не отличался особой пышностью. Зато ворота в нем были – высоченные, кованые. Тяжелые, они с трудом открылись перед нами.
Два стрельца смотрели на нашу странную компанию подозрительно.
– Это со мной, – сурово заявила бабка Настасья. – Лекари иноземные.
– Ступайте в палаты, коли так, – отозвался один без особого энтузиазма.
Что, все обеспокоены болезнью повелителя, аж с лица сбледнули?
Бабка наша бодренько так до палат идет. Мы за ней еле поспеваем. Наконец останавливаемся еще у одних высоченных дверей. Тут Настасья Изяславна поворачивается к нам и строго говорит:
– Ничему не удивляйтесь. И лишнего не болтайте. Говорить будете, когда я разрешу.
Да пожалуйста. Как скажете. Лишь бы все были здоровы.
Распахиваются двери, мы заходим. И впадаем натурально в ступор.
Ну да. Махать руками правитель – а перед нами без сомнения был он – не может по определению. Нет у него рук. И быть не может.
Посередине огромного зала на широкой кровати возлежал золотистый дракон.
Нет, он не был ни громадным, ни ужасным. Средненький такой дракон, с двухэтажный дом примерно. Вполне себе симпатичный.
И очень-очень грустный.
Правда, проводить пальпацию этому пациенту мне ну очень не хотелось. И в рот заглядывать на предмет диагностирования ангины – тоже.
Дракон услышал нас, приоткрыл глаза, приподнял морду, пасть разинул и что-то прохрипел.
– Не надрывайся, – строго велела Настасья Изяславна. – Вот, лекарей к тебе привела. Сама все расскажу, а они пусть решают, что с тобой, неслухом, делать.
Как оказалось, дракон, он же правитель Бор-града, подхватил морозное дыхание Карачуна, когда сражался с последним.
– Победил хоть? – спросила я.
Дракон горделиво приосанился – мол, а то.
