– Ох, да бога ради! – вскипел Густав. – Канарейка должна была умереть раньше Чаня. И наделать немало шуму. Зачем, по-вашему, птиц берут в угольные шахты – наслаждаться трелями?
Махони вскинул руки.
– И при чем тут это?
– А при том, что Чань знал бы о смерти питомицы. В последние моменты жизни он слушал бы ее жалобный предсмертный писк. – Брат покачал головой. – Но нет. Только не Чань. Он ведь лекарь. Даже если он и совершил бы самоубийство, то никогда не стал бы губить пташку. Он бы ее предварительно выпустил.
– И это твое доказательство? – Фараон покосился на Вонга и скорчил гримасу, словно говоря: «Ты веришь в эту чушь?» Верил Вонг или нет, сказать было невозможно. Он молча смотрел на моего брата тяжелым взглядом из-под полуприкрытых век и оставался настолько бесстрастным, что манекен индейца у сигарной лавки показался бы в сравнении с ним Сарой Бернар.
– Чань решил покончить с собой, – проворчал Махони. – Ему было не до дурацкой канарейки.
– Если клетки недостаточно для сомнений, то как насчет такого, – не сдавался Старый. – Говорите, сосед нашел мертвого Чаня, учуяв газ снаружи. Но мы ничего не почувствовали, пока не подошли к лестнице. И как же тот малый смог понять, что в лавке газ?
Махони скривил рот в издевательской ухмылке.
– Да запросто: передняя дверь была открыта, и газ шел прямо на улицу. К вашему появлению газ уже час как перекрыли, и внизу лавка успела проветриться.
– Что-что? Человек собирается отравиться газом… и оставляет входную дверь открытой? – Густав словно пытался объяснить деление в столбик курице. – Неужели это хоть немного не щекочет вам мозги?
– Слушай, – бросил Махони, – Чань ничего не соображал. Все в Чайна-тауне знали, что он разорился… благодаря вашей железной дороге, кстати говоря. Он собирался покончить с собой. Глупо искать в его поступках какой‑то смысл.
– Ну конечно, жутко удобная точка зрения, верно, – фыркнул Старый. – И уже не нужно ломать голову, зачем Чань посыпал голову глиняной крошкой и вытащил рубаху из штанов, прежде чем улечься на кровать и умереть.
Вонг, кажется, наконец проснулся, и его сонные глаза широко распахнулись.
– Вы сказали «глиняная крошка»?
Брат молча кивнул.
– У Чаня в…
– Не утруждайся, – перебил китайца Махони. – Как я уже сказал, все легко объяснить: Чань сбрендил. И ты тоже, Техас.
– Послушайте, сержант, – вмешалась Диана, – разве вам не полагается…
Махони заглушил ее, громко стукнув ногой в пол.
– Томпсон! – Он топнул еще дважды. – Томпсон, давай сюда, задница ты жирная!
– Иду, сержант! – донесся снизу приглушенный голос.
Внезапно из глубин брюха Махони всплыл булькающий смешок. Фараон выдохнул с облегчением, словно только что вышел из сортира, оставив там фунтов пять веса.
– А знаете что? Да пошла она, эта Южно-Тихоокеанская железная дорога. И вы тоже, – с радостной улыбкой заявил он. Потом повернулся к Диане, и улыбка превратилась в волчий оскал, будто коп собирался завыть на луну. – Все вы.
Пока Махони говорил, лестница скрипела и шаталась все сильнее и громче, как, говорят, бывает при знаменитых калифорнийских землетрясениях. Но тряслась не земля – просто снизу к нам взбирался бык.
– Звали, сержант? – выдохнул побагровевший Томпсон, ступив на последнюю ступеньку.
– Покажи им, где выход, – велел ему Махони, указывая на нас. – А если они забыли, как пользоваться дверью, просто вышвырни их.
– С удовольствием, – крякнул Томпсон, уставившись на меня.
