На самом деле брат методично осматривал жилище Чаня, изучая комнату от пола до потолка и от потолка до пола.
Узкое темное помещение напоминало хибарку издольщика, разве что из стен торчали закопченные газовые рожки. Единственными украшениями служили птичья клетка, висевшая на латунном кронштейне в одном углу, да разукрашенная полка наподобие миниатюрной театральной сцены, стоявшая на полу в другом углу. Вдоль стен аккуратными рядами теснились картонные коробки и ящички.
В дальнем конце за распахнутой дверью просматривалась убогая кухонька, тоже заставленная штабелями коробок. Над почерневшей раковиной на слабом ветру, проникающем через открытое окно, колыхались драные желтые занавески, больше похожие на старые кухонные тряпки.
Когда Махони наконец замолк, Старый приблизился к птичьей клетке и заглянул внутрь. Потом перешел к маленькой сцене в противоположном углу, выкрашенной в красный цвет, с большими золотыми китайскими иероглифами на заднике. Сверху лежали стопки бумажек, похожих на игрушечные деньги, стояли тарелка с апельсином и плошка с темными штуками вроде тоненьких веточек.
– Значит, по-вашему, все ясно? – Густав присел и взял коричневатую палочку. – Ну что ж, позвольте сказать вам кое-что, сержант… – После чего выдал цитату из «Тайны Боскомской долины»: – Нет ничего более обманчивого, чем очевидный факт.
Махони наморщил нос, как будто слова моего брата удвоили стоявшее в комнате зловоние.
– В жизни не слыхал ничего глупее.
Старый тем временем обнюхивал палочку и не обратил внимания на оскорбление.
– Вы нашли улику. – В голосе Дианы звенело возбуждение и странное веселье.
– Не уверен, что можно ее так назвать. Но, как по мне, она разом выбивает версию о самоубийстве из седла. – Брат поднял палочку и оглянулся на Вонга: – Что это за штука?
– Ароматическая палочка. Благовония. Для алтаря, – объяснил Махони, прежде чем китаец успел открыть рот. – Но о чем разговор? Почему это Чань не мог покончить с собой?
– Алтарь, значит? – Густав бросил ароматическую палочку обратно в плошку. – Что ж, похоже, кто‑то прибрал божка, которому молился док Чань.
– Вы о чем? – спросила Диана.
– Очевидно, алтарь стоял на солнце. Видно, что здесь и здесь краска выцвела. – Старый указал на пятно посередине маленького святилища: – А здесь нет.
Остальные подались ближе, как марионетки, притянутые одной невидимой нитью.
Брат был прав: на алтаре осталось овальное пятно, где краска была заметно ярче – темно-красная, а не выгоревшая розовая.
Махони выпрямился первым.
– И это, по-вашему, доказывает, что Чань не покончил с собой?
– Нет. Просто еще одна улика. – Густав поднялся и подошел к кровати Чаня – и его телу. – Но суть не в этом. – Он остановился и молча встал у кровати, словно прощаясь с покойником.
– Ну? – поторопил его Махони. – И в чем же тогда суть?
– Вон там, в клетке, мертвая канарейка, – отозвался Старый.
А потом вдруг наклонился, сорвал простыню и перевернул Чаня.
– Эй! – возмутился Махони. – Убери лапы от тела!
Густав, не обращая внимания, встал на одно колено и осторожно провел пальцами по затылку Чаня.
– Непохоже, что так называемые профессионалы озаботились… ба! – И он оттянул штаны Чаня и взглянул на зад мертвеца.
На этом терпение Махони наконец лопнуло. Он бросился вперед и схватил Старого за воротник.
Однако сержант не успел поднять брата на ноги, потому что и ему на воротник опустилась чья‑то рука. Моя.
