Так вот у этого трёхгорбого пропойцы бензинового, наркоман хренов, шептали члены и даже не члены бригады – были и достоинства: в те дни, когда жара доставала, до самих тапочек и мозга костей, можно было снять драный брезентовый верх – крышу и, тогда огонь раскалённого и, теперь уж не такого ласкового солнышка, и чистый озон воздуха, трассы ласкал наши недогоревшие в печах, прекрасные молодые торсы, смахивавшие не на Аполлона Бельведерского, да ещё и присушеных слегка.
Но самое большое достоинство нашего самодвигающегося, пока самостоятельно, агрегуя, непотопляемость его, этого горного скакуна,– его хотели и трижды пытались прихватизировать, а точнее угнать…своим собственным ходом. Но запустить мотор, было так же нелегко, как, как нам троим, присушенным Гераклам, да приплюсовать, плечом к плечу, ещё троих пигмеев, они жилистые, у которых ещё и третья запасная нога, в бамбуковой упаковке, приторочена виноградной лозой к поясу. Так вот эта новая бригада, пробует выровнять Пизанскую башню, так же успешно, как угонщикам наше чудо, сдвинуть в сторону моря.
Решить мировую загадку, почему? Падает, или таак было задумано? Выровняли, поставили вертикально? Неее. Не могём…Трудно…
Так вот и нашего козла. Мы находили его обычно в трёх шагах от места, где он и упокоился, и, казалось навечно. Навсегда.
Бедные похитители. Сколько слов нежного содержания, слышно было до самой крепости, в которую стреляли турки, а попадали в своих, желающих чужое сделать своим…
…Не тяни руки, а то протянешь ноги.
Потому мы и уходили совершенно спокойными, за его невинность и нежеланию отдаться как уличная девка, другому хозяину, который, наверное, и наверняка, не будет так его обожать, как Витя Баррас. Хозяин этого чуда.
Так вот покидали мы своего верного товарища и брата. Двигались в сторону моря, покувыркаться в серебряных водах золотого пляжа, смело гуляли, по верхней палубе речного – морского трамвайчика, и дружеским белым платочком помахивали своему товарищу на лысых колёсах.
Коля, грустный и потерянный, описывал круги вокруг мастерской, где ребята доцеживали из больших ёмкостей остатки Мадеры, Изабеллы, Херес.
Разговоры грустные.
И. Тишина.
Лена, растерянная. Молчаливая. Не спела нашу песню, позабыт, позаброшен, с молодых юных лет. Позаброшен…Последний и, самый любимый Котя.
Котяра. Кентавр, чаво – чаво, медведь – шатун – гризли.
… Рыночные бабки – сплетницы – бригада столичных художников, и, местные международники не могли, даже представить, что Лена – великий знаток мужских сердец, будет таак озадачена, подумывали: может она, отмочит что – ни будь, ну, тааакое, что нам и не снилось. В самом. В самом радужном сне.
А может и сегодня. В день прощания Славянки прибудет целая команда – комплект, гордость Черноморского флота – подводники трижды засекреченных Балаклавских подземных баз, теперь уже доступных для всех, и, даже туристов…американцев.
И, и, и устроит она, они…шоу с салютом.
Правда, гордость и радость всех жителей приморских городов, этих наших детей, хоть и мужественных и закалённых службой, без мамы им, красавчикам, приходилось быть, на переднем фронте труда. Они, строем чеканя гордо строевой шаг, на заводе просто грузили и разгружали вагоны с цирконием, и открыли глаза, что он, цирконий, с лепестками, радиоактивные, спасибо, ребятки. Работяги – специалисты и обжигальщики, добились потом спецпитание. Сок давали или молоко, вместо вкусного витамины Ю, компот такой был, в заводской столовой.
