Помягче станет. Может тогда оценит разум, трудолюбие, терпение.
– О, о вот и она краса, по пояс коса, появилась-пронизала деда испепеляющими, но какими-то затуманенными поволокой глазами. Ох, уж эта женская сучность… Ой нет, опечатка – сущность! И на кой леший дед ей приснился?! И он вспомнил слова пьесы, которую заучил на репетиции в пятом классе?!!! Ах, какие слова… – «И какой дурочке не понравится, когда на неё смотрят влюбленными глазами?!» А тут хоть и древностью попахивает, смердит, а не пахнет старпёром. Но глаза, глаза его, раздевали, гладили её… Она даже почувствовала, как он поцеловал святое место – ложбинку страсти, где соединялись два вала её Эльбруса и Казбека, грудь высокая её бабушки, ой нет! Ее матушки…
Потом она почувствовала какое-то тепло скорее в сердце, как будто её кто-то погладил. Стало радостно и захотелось петь. Петь песни детства, радости, песни любви и просто смеяться. С чего бы это?
Она, краса, не знала, что дед мог на расстоянии, выставив «двойника», проделывать такие опусы. Чудеса экстрасенсорики. И внутренняя речь шла как будто в её головку: «Тебе хорошо, сердце твое радуется, оно поёт». Эти сеансы они проделывали с другими экстрасенсами, а их было семь человек. Потом компания разбрелась. Одна даже попала в «дурку». Опасные игрушки.
Прошло много лет. Он поехал к своей матери старушке. Врачи сказали, что организм уже исчерпал свои возможности. Годы…
А он несколько дней старался, помогал ей своими потугами, матери стало легче. Она начала ходить и даже в огороде трудиться потихоньку. Он обещал ей помогать на расстоянии, всего 400 километров. Потом получил письмо, писала мама, что чувствую, помогает, но только в другие дни, не те, которые мы договорились. Он потом долго смеялся, – ему расписание изменили. Расписание уроков, где он преподавал в художественной школе…
… Так что ты красавица будешь сегодня петь песни, и душенька твоя запоет, возрадуется. Пусть тебе праздник в душе и радость в сердце будет.
Красивая да пышная, открыла глаза. Автобус резко лег на вираж, и она удивленно посмотрела на ожившее, и как ей показалось помолодевшее лицо деда. Улыбнулась грустными глазами и подумала: «Ох, дорогой старикашка, лысая твоя голова, посмотрю на тебя, когда будешь выходить из автобуса прощальным взглядом получишь ушат холодной воды на закипающую твою седую лысину». Захочется тебе после этого петь мне дифирамбы и радовать мою душу… Она, душа, наелась дерзостей, насмешек, укоров и просто унижений…
А её душу терзал только один единственный вопрос. За что её так наказали идеальной фигурой красивым лицом и такой, такой…
Эх, да что тут поделаешь? Она закрыла глаза и улыбнулась. Приняла-таки дружбу дедовских глаз и опусов. А, пусть его. Поживу еще хоть немного хорошим, тёплым, подумала она.
И вот.
Двуликая сидела и вспоминала грехи тяжкие и как наказывают за это. Она читала, какое страшное наказание Всевышнего.
Как человек триста лет, конечно, после земной жизни, после физической смерти превращается в камень, причем, находясь в физическом теле, это уже другое тело после земного слышит, видит, чувствует, но оно камень и потом еще триста лет снова превращается в тело после каменного, в мучительных судорогах и болью, которые ты причинил своим близким в последнем воплощении…
Еще наказание, она сама видела этих соседей, жили рядом: родители и их дети были нормальные, но шестипалые. Ни с кем не дружили, да и люди, соседи старались к ним не ходить. Потом она и этому нашла объяснение, в книгах вычитала. Любили они в прошлом воплощении запускать свои наглые руки в чужие карманы, кошельки и не только. У мудрецов написано: «А грехи и нечестие отцов, наказуемы в детях, внуках и правнуках даже до третьего и четвертого рода…»
