Она хотела еще что-то добавить, но поднялась и зло бросила:
– Нет уж, без меня.
И, схватив сумочку, кинулась в коридор. Я вышла следом.
– Звони.
– Суки бездушные! – крикнула она и, хлопнув дверью, вылетела из квартиры.
Расстроенная, я вернулась в комнату. Юлька по-прежнему покачивала бутылку в руках:
– Похоже, дружба врозь, а? Что ж, было трио, будет дуэт. Хотя жалко.
Я подошла к балконной двери. Эти чертовы завитки можно только автогеном…
– Он что, к осаде готовился?
Юлька пожала плечами:
– Он часто в командировки ездил – может, воров боялся? Тут сейфа не нашли? Почем знать, какие у него были соображения. Судя по всему, шустрый был мальчонка. А с виду – такой зануда. Ладно, – тряхнула она головой, – что судить-рядить, помянем, земля ему пухом.
Мне было так погано, что перед сном я с готовностью проглотила таблетку тазепама, который Юлька привезла с собой, и отключилась в надежде, что утро все изменит.
***
Разбудил нас телефон – бесконечные злые звонки. Пока я выбиралась из сна, пока искала аппарат, из спальни пришлепала Юлька и сняла трубку. Мужской голос что-то кричал, я увидела, как Юлька побелела и села.
– Не может быть… Когда?.. Где?.. Нет… Не знаю… Нет… Конечно…
Я перепугалась:
– Что? Что случилось?
Юлька часто-часто заморгала своими огромными глазами и ответила, едва шевеля губами:
– Галина разбилась. Насмерть. Это Мишка звонил.
Я обмерла:
– Когда? Как?
– Вчера. В милиции сказали: не справилась с управлением. Она неслась как угорелая.
Я в ужасе смотрела на подругу. Похоже, мы думали об одном и том же. Словно отвечая на мой немой вопрос, Юлька мрачно кивнула:
– Да, она ехала отсюда.
Потом тяжело опустилась на мой диван, обняла меня, и мы заплакали, утираясь одной простыней. Но вину ведь не выплачешь: если бы не ссора, Галка не была бы такой взвинченной …
Потом мы поехали к Мишке.
Страшно входить в дом, где только что случилась беда, невыносимо смотреть на опухшие лица детей, еще не успевших поверить в окончательность происшедшего, звонить по знакомым номерам, продираясь сквозь бесконечные «не может быть!». Бедный Мишка, убежденный, что Галка спешила домой к его возвращению с дачи (он часто ездил туда на электричке – так выходило дешевле), находился в полувменяемом состоянии. Разубеждать его мы не стали. Эти три дня были настоящим мучением.
На поминках к нам подошла Мишкина мать с какой-то худощавой блондинкой и, комкая в трясущихся руках носовой платок, попросила:
– Девочки, вот мне сказали, в колледже остались Галины вещи. Вы не привезете?
Мы пообещали сделать это завтра же.
Утром дама, с которой мы познакомились накануне, встретила нас в фойе колледжа, провела в кабинет, указала Галин стол, устроилась у окна и принялась меланхолическим тоном рассказывать, как любили нашу подругу в коллективе.
В верхнем ящике стола, как водится, хранились сигареты и всякие мелочи: косметичка, расческа, щетки, флакончик «Мажи нуар», лак для волос; два других были забиты папками, на месте нижнего стояли две пары туфель.
Бог мой, сколько ненужного бумажного сора остается после человека! Мы бегло просматривали отчеты, планы, методразработки – бесполезно в общем-то потраченные часы чужой теперь нам жизни. Личных бумаг не было. Сложив в пакеты все, что могло представлять хоть какой-то интерес для домашних, я вытащила туфли и засунула руку поглубже, проверяя, не осталось ли чего. Там, у задней стенки, под плотной бумагой, застилавшей фанеру, действительно что-то лежало. Я потянула – коричневый конверт. Не глядя, я сунула его в сумку.
