Не знаю, как Ридли это удавалось, но это был далеко не первый раз, когда он превращал самый захудалый день в настоящий праздник. Он всегда находил нужные слова, чтобы каждый из нас мог просто улыбнуться и забыть обо всём, что случалось плохого. И словно не было этой ссоры, а настроение стало даже лучше прежнего. Виски мы так и не распили, потому что штопора нигде не оказалось, а всё, что мы нашли на мельнице и попытались использовать вместо него, не сработало – пробка сидела слишком плотно, настолько, что будь в этой бутылке не виски, а письмо с необитаемого острова, несчастный, его отправивший, так и остался бы доживать свои дни на той одинокой земле. В конце концов, даже на бочках покататься мы практически не успели – мы вначале спустили их на воду, но вскоре поняли, что в сгустившихся сумерках сплав может оказаться опасным, и быстро втащили бочки обратно, оставив сушиться на обыкновенно солнечной части берега.
Разошлись мы уже далеко за полночь, когда все истории были рассказаны, а последний кон в Утюжки – сыгран, и Риорделл получил полноправное первенство вместе со званием короля Утюжника сегодняшнего вечера. От мельницы мы все жили довольно далеко, так что через поле и какое-то время в городе шли вместе, но всё же приличную часть пути каждому из нас предстояло пройти самостоятельно, а мне – едва ли не больше остальных. До покупки собственного дома в Малахите мы несколько лет жили у моих бабушки и деда, так что в школу меня тоже отдали в их части города. Там я и познакомился с Тимом, Ридли и Брандом. Отчасти поэтому после переезда переводиться оттуда я не захотел и до самого выпуска вставал ни свет, ни заря, чтобы успеть добраться к началу занятий. Особенно зимой, помню, заснёшь в трамвае, прислонившись к поручню, и так тяжело выгнать себя на нужной остановке. Даже дорожка до школы казалась нескончаемо длинной, хотя, в сущности, идти там было не более минуты. Мне и сейчас хотелось бы сесть, уткнувшись лбом в оконное стекло, и просто заснуть в тепле под мерное покачивание, да только время было позднее и трамваи ходить уже перестали. Хочешь, не хочешь, а придётся идти пешком. Впрочем, на моё счастье, ночь выдалась тёплой, и прогулка до дома обещала быть приятной – если бы только Тимиан напоследок снова не задел больную струну:
– Обещайте ещё подумать, – он явно тщательно подбирал слова и произносил их вдумчиво, с расстановкой. – Мы полжизни дружим, вместе через какие только сумасбродства ни проходили, но это… слишком. Это не развлекательная поездка, а война, морн подери. Я честно не знаю, как вас отговорить, но очень хочу. Я что угодно готов пообещать: хоть всё лето вас за свой счёт угощать, хоть…
– Подумать только, какой аттракцион невиданной щедрости, – прервал его Бранд и с ухмылкой «выстрелил» в него пальцем. – Я привезу тебе сувенир.
– Не петушись, я серьёзно, – обычно Брандану было довольно легко вывести Тима на обоюдные колкости, но в этот раз Тимиан смотрел на него с холодной уверенностью, не шелохнувшись. – Не стоит этого делать. Силой вас держать, конечно, не стану, но как друг предупредить обязан, что затея ваша насквозь дерьмовая. Соскучились по неблагодарной работе – так лучше гните спины в порту по вечерам или вагоны разгружайте. С этим я вам даже соглашусь подсобить. Но идти на верную смерть…
– Тим. Тим, стой, – Ридли вышел вперёд меня и Бранда. – Мы поняли. Успокойся. И мы обещаем всё обдумать. Не так ли? – сказал он с нажимом, бросив через плечо красноречивые взгляды на меня и Бранда.
