Моя семья ждала меня у главного здания управления, так как помещение внутри было небольшим и в него пускали только тех, кто собирался пойти добровольцем. Я рассказал им о завершении всех дел и сообщил, что, как выяснилось, ухожу не один. Мои родители и миль Майоран как будто слились в разговоре в единую гладь понимания и поддержки, так легко и естественно, словно они не впервые провожали своих сыновей на войну. Мы с Брандом оставили их в надёжных руках друг друга и направились внутрь с обоюдным желанием поскорее занять очередь, чтобы без сомнения попасть в одну роту. Внутри было немного душно и толпилось много молодых парней, кто с отказом от повестки, кто для записи, как и мы. Пока мы искали конец нужной нам очереди, внимание моё привлекла фигура, сиротливо вжавшаяся в стену вдалеке от основной суеты, и когда я с трудом разглядел знакомое лицо, то схватил Бранда за рукав и, не слушая его протестов, стал протискиваться в другой конец коридора.
Риорделл сидел на лавочке у окна и непроницаемым взглядом смотрел на трещины между половицами. В форме и нахлобученной до самых бровей фуражке он стал похож на ночного мотылька, замершего при свете дня. Рядом с его ногами небрежно валялся полупустой армейский мешок, в котором вряд ли было хоть что-то, принадлежавшее ему самому. Когда мы опустились возле него, он наконец вышел из сомнамбулического оцепенения, посмотрев на нас как на далёкие миражи прежней жизни, и медленно стащил с себя фуражку. Мы часто в шутку звали Ридли «кудряшкой» за его мелкие непослушные каштановые кудри и мягкие, как будто всё ещё детские, черты лица, но теперь этому прозвищу больше не было места в его жизни. Его последней путеводной ниточкой к прошлому себе была его старая одежда, которую он крепко сжимал в своих руках.
– Отец пожелал мне одуматься и повзрослеть, и больше – ничего, – выдавил Ридли наконец. – А мать совсем ничего не сказала. Она даже не вышла из комнаты, когда я пришёл попрощаться. Кажется, у меня нет больше дома. Морн, неужели они так ничего и не поняли?
– Думаю, всё они поняли, братец, – вздохнув, Бранд сочувственно похлопал Ридли по плечу. – Им просто не хватает смелости признать, что ты уже мужчина. И что им страшно за тебя.
Риорделл неуверенно кивнул, но не проронил ни единого слова в ответ. Мы с минуту молчали, думая каждый о своём.
– В чём-то все, кто отговаривают нас, по-своему правы. Немного мужества в том, чтобы идти убивать и самим умирать ни за что, – сорвалось с моих губ с горькой усмешкой.
– Ну, здравствуйте! Нашёл время включать моралиста, – всплеснул руками Брандан. – Поздно строить дамбу, когда берег затопило. О том, как не допустить войны, надо было заботиться до того, как она началась, если ты об этом думаешь. Тут каждый сам за себя. Йонсанцы тебя жалеть не будут, как не пожалели тех, кто попал под раздачу из-за испытания их нового оружия, или что у них там жахнуло. Мы здесь, чтобы не дать им сделать то же самое с нами. Или мы, или они.
Бранд встал и посмотрел на себя в пыльное зеркальце, висевшее возле окна. Кое-как пригладив взъерошенные тёмные волосы, он небрежно поправил воротник рубашки и улыбнулся. Его глаза от азарта будто зажглись изнутри.
– Так, хватит жевать с вами раскисшие сопли, лично я пошёл. Запомните меня красивым.
– Красивый ты, как же, цапля длинноклювая, – подколол его Ридли, пытаясь подавить в себе смешок.
