с робкой попыткою
последний вопрос задает:
– А может, как-нибудь пронесет?
Чудо какое на помощь придет…
– А! Ежели чудо,
то и тужить не худо.
Но чуда не будет за так.
А ты, Иван, оказался дурак!
Ты и коня не найдешь,
и себя не спасешь,
не пойдешь под венец
и не сыщешь ларец,
и с Кощеем не справишься,
и с носом останешься.
Не царь, не герой, не мужчина,
а просто дурак-дурачина!
Тут у тварей у всех
вырвался смех.
Даже леший мудрейший,
из всех их важнейший,
и тот не сдержался,
до слез рассмеялся.
Что же тут началося!
Что же тут поднялося!
Будто из пушки,
по всей по опушке
грохот раздался,
хохот сорвался.
Да не забава шутливая,
а безумство глумливое —
свист, галдеж и кривляние.
Сущее наказание!
Разгул силы нечисти,
расцвет мелкой пакости!
Ванька не в силах крепиться,
сквозь землю готов провалиться.
Стыда не стерпел
и прочь полетел.
Летит без оглядки,
только сверкают пятки.
А вслед ему нечисть смеется,
аж лес от смеха трясется.
Каждая травка, каждое деревце
над Иванушкой тешится.
На сто верст кругом
ходит смех ходуном.
А Иван все бежит и бежит,
а хохот в ушах все стоит и стоит,
стозвоном отзывается,
на части рассыпается.
Сердце Ванино разрывается.
А Иван все бежит,
а сердце его все стучит.
Сколько дней он бежал,
и сам-то не знал.
И сам-то не знал,
сколько ночек не спал,
не спал, не дремал,
покоя ногам не давал.
Силы зазря потерял,
вконец ослабел,
дальше идти не сумел.
На полпути остановился,
на землю повалился.
Лежит, не вздохнет,
того и гляди, помрет.
Еле живой лежит,
сам себе говорит:
– Ой, не подымуся,
от земли не оторвуся.
Боле невмочь
себя превозмочь.
Близок, видно, конец.
На свете я не жилец.
Уж смерть бы за мною пришла,
скорее меня бы нашла.
Однако сквозь стон и рыдания
он слышит еще причитания,
чужие вздохи и речи
на языке человечьем.
Иванушка поднял головушку
и видит: за рощею,
за лесною за чащею —
пруд глубокий, широкий,
а у пруда берег высокий.
А на берегу на крутом,
на камне на большом,
на камне, на камушке,
сидит, плачет Аленушка,
плачет-рыдает,
смерть к себе призывает,
с места нейдет,
чего-то все ждет.
Ваня очи свои потирает,
ничегошеньки не понимает.
Мог ли тут он с Аленою встретиться
или все ему только мерещится?
Сердце Ивана затрепетало,
сердце Ивана ему подсказало:
так вот кто она,
невеста-жена!
Не царевна лесная,
а Алена родная,
Аленушка милая,
в сердце хранимая.
Иванушка как встрепенется,
как с места сорвется,
да вовремя очнется,
отдышится, остановится.
Прежде осмотрится,
после тихо крадется,
к земле низко гнется,
боится девицу вспугнуть,
счастье свое оттолкнуть.
Ближе к пруду подходит,
взора с Алены не сводит.
Но чем больше приближается,
тем сильней сомневается.
В лесной незнакомке
не признает Аленки.
Губы Ивана дрожат,
с тревогою губы твердят:
– Что же это за девушка?
Разве это Аленушка!
Моя-то Алена пригожая,
на эту совсем не похожая:
ликом бела,
устами красна,
зубы – жемчуга,
щеки – яхонты,
волосы чудные —
струи изумрудные,
струи изумрудные
цвета зелени.
А эта девица чахлая,
сморщенная, дряхлая,
старуха носатая,
калека горбатая,
да еще костяная нога.
Так это же баба Яга!
От этой догадки
ушла душа в пятки.
Последнее испытание
не вынесло сердце-то Ванино.
Собравши остатки сил,
Иван закричал-завопил.
То не волк зарычал, не волчище,
то не гром загремел, не громище,
не врагов набежало полчище.
Это лес вековой
огласил страшный вой,
слухом не слыханный,
оком не виданный,
никому и не ведомый.
Это Ванька, чуть с ума не сошедший,
ведьму повстречавший,
вопль испустил,
стихию разбудил.
Черны вороны всколыхнулися,
