Владелец он бензозаправок,
баров, казино и всяких лавок.
Но самый большой капитал у отца —
три сына его, три молодца.
Только начал наш батюшка стариться,
о наследстве начал печалиться.
Взялся папаша наследство делить,
думал: нельзя никого позабыть.
Аккуратно все посчитал,
справедливо все завещал.
Своему старшому,
сыну деловому,
отец, будь он не он,
оставил автосалон,
салончин не хилый —
на сорок автомобилей,
в один только год
на мильон оборот.
А среднему сыну
оставил машину,
не обделил и его заботой —
подарил «Мерседес» шестисотый.
А я у батюшки младший,
сын непутящий.
Батя меня по плечу потрепал
и в назиданье сказал:
«Тебе же, Ванюшка,
дарю безделушку,
сущую безделицу —
мотоцикл «Харлей Дэвидсон».
На, Ванюша, играйся,
с пацанами катайся».
Ванечка замолчал,
темечко почесал,
тихонько вздохнул
и про себя смекнул:
«Всякой нечисти
много почести
каяться, плакаться,
на жизнь жаловаться».
Жалким быть ему не годится.
Вновь Иван начал хвалиться,
щеки надувает,
с важностью вещает:
– Подарок, конечно, пустячный,
мотоцикл зато настоящий.
Нечисть глядит изумленно,
молчит отчужденно.
Только леший один осмелел,
вопрошать у Ивана посмел:
– Не поленись, Ванюша,
растолкуй нам получше.
Я слухом не слыхивал,
глазом не видывал,
доселе не знал,
в лесу не встречал,
умом не скумекал,
кто такой мотоцикл.
Иван глядит горделиво,
отвечает неторопливо,
слово за словом сказывает,
будто на нитку нанизывает:
– Это конь мой железный,
в деле полезный.
Конь мой добрый, породистый,
покладистый, не норовистый,
виду приличного,
прикиду отличного:
седелышко новое,
попона шелковая,
стремечко с алмазами,
педали со стразами,
копыта с подковками,
шины с шиповками.
Нечисть согласно кивает,
будто и впрямь понимает.
Иван вдохновляется,
дальше распаляется:
– А мощность его фантастическая,
а скорость с разгону космическая.
Он и не возится,
разом заводится,
и не брыкается,
с места срывается.
Летит – не угонишься,
скачет – не опомнишься.
Пыль столбом стоит,
в ушах ветер свистит,
под ногами земля дрожит,
и кругом все в глазах рябит.
Нечисть улыбается,
будто сомневается.
А Иван не замечает,
соловьем заливает:
– Верь не верь,
а он сущий зверь.
Ни с кем не сравним,
все мельчает пред ним,
нету коней
сильней и быстрей,
не найти среди быстрых и сильных.
В нем сорок сил лошадиных.
Тут нечисть не сдержалась
и расхохоталась,
по траве катается,
за животы хватается.
А русалочка зеленоволосая,
девица рыбохвостая,
хохотом звонким,
голосом тонким
весело звенит,
Ваньке говорит:
– И мы тоже не лыком шиты,
и у нас подковки подбиты.
Ко мне приглядися,
мной полюбуйся.
Ванька на русалку таращится,
слово сказать смущается.
У нее в волосах изумруды играют,
в чешуе злато сверкает,
во рту жемчуга блестят,
на пальцах брильянты горят.
Ванька не шелохнется,
диву дается.
А за русалкой кикимора зеленая,
тиной оплетенная,
из лужицы выскочила,
на Ваню глаза вытаращила,
говорит голосом булькающим:
– И нас на мякине не проведешь,
и мы обойдем кого хошь.
Мы скоро летаем,
ветра обгоняем.
Ванька на кикимору глаза выпучил,
слова не выскажет.
А старуха и рада стараться,
стала надуваться,
пузырем надулася,
от почвы оттолкнулася
да как свист испустила —
весь лес оглушила.
Сама за свистом рванула,
догнала и назад вернула.
Ванька глазами моргает,
как верить сему, не знает.
Наконец леший старшой,
сторож лесной,
пред Иваном предстал,
свое слово сказал:
– И мы щи не лаптем хлебаем,
и мы силою обладаем.
Сила наша звериная,
мощь у нас лошадиная.
И мы-то, играючи,
себя потешаючи,
легонько лягнем,
