Сказка о Непринцессе-Несмеяне - страница 3



Но иногда в моей голове такое родится… (продолжение следует!


Внимание! Читать следующую главу только в нормальном настроении, а то испортится!)

Глава запретная. Читать только в трезвом уме и здравой памяти

Однажды непринцесса-несмеяна сидела и писала ненавистные конспекты и тут в голову пробралось что-то мрачное и чëрное.

Какое изящное лезвие. Удивительно, как эти маленькие маникюрные ножницы способны на столько. Какие холодные. А рука горячая. В ней – вены, по которым течёт жизнь. Которую способны пресечь эти маленькие ножницы. Возможно, меня успеют спасти. Даже непонятно, чего хочется больше. Ох уж это честолюбие. Даже перед таким вопросом его не сломить.

Рубиновые бисеринки, рубиновые бусины, рубиновая змейка. На белом. Ванна… Кафель…

Белое. Красное. Чёрное…

***

Но ничего этого не произошло. Хотя и не то чтобы этого хотелось.

Ох уж эти болезненные филологические фантазии…

Про книги и писательство

Когда-то давным-давно у меня появилась одна мысль: в мире написано столько всего и сейчас пишется, вот прямо в эту секунду кто-то тоже строчит.

И этого всего так много, и столько уже гениального, талантливого и просто хорошего было написано, что писать что-то сверх этого уже бессмысленно.

А ещё проносилась такая идея: «Как?! Ты же не читала Бальзака, и Дюма у тебя не читан! Даже «Мушкетёров», и тех не одолела! У Гюго «Отверженные» открыты и благополучно закрыты! А как же Гюстав Флобер!? Как же «Госпожа Бовари»!?»

Но эти мысли я отогнала сразу: а вот Пушкин, например, Достоевского не читал. И ничего, писал как-то. Ну я сравнила, конечно: я – и Пушкин, солнышко наше, наш весь и всё!

Зато Вальтера Скотта читал, и ему нравилось. А мне вот не зашёл «Айвенго», что же тут такого? Зато какой фильм снят по нему, м-м-м… С песнями Высоцкого!

Почему же взялась за перо? Не знаю. Как-то шла по улице, а слова, что раньше прыгали в голове и норовили вырваться, как пар из чайника, вдруг приобрели стройную форму. И написано было самое первое стихотворение о том, что моё стихотворение, скорее всего, утонет в огромном океане творчества и самодеятельности.

Если я напишу эти строки,


в море не родятся новые волны,


в небе не зажгутся новые звëзды,


а морские суда


так и будут ходить туда и сюда.



Если я пишу эти строки,


то становится меньше пустого места.


но оно не пустое, и надеюсь,


что верю не я одна:


Пустота – это то, что ценится меньше всего на свете,


И имя ей – тишина.


Ветер –


Ветер – это воздух, в котором она обитает,


соревнуясь с птицами в том,


кто больше выведет клиньями не понятные людям послания.



Снег идёт.


Снег идёт и тает,


лишь коснувшись губ, ждущих (жаждущих!) признаний,


(впрочем, им длится не век,


они тоньше, чем первый лëд,


ненадëжней, чем первый снег).



Если я напишу эти строки,


в мире станет сотней букв (или битов? байтов? или чем там ещё измеряется знание?)


станет больше,


чем было


за секунду до этого.



Если я напишу эти строки,


В мире меньше не станет тьмы и страдания,


ведь судьбе и истории


– будем честны –


фиолетово,


сколько стихов


напишет за жизнь недоучка-поэт


или люди, которые влюблены.



Может, будет лишь пара сотен,


а может, и ста не найдëтся


букв, бит или байтов, или в чём там ещё измеряется


бремя того,


что помнится и остаëтся,


того,


что хранится и сохраняется.


После меня.

Потому что на свете всë сказано.


Сказано отсутствием слов.

Не судите строго, проба пера. В последний раз до этого я написала «Птички весело поют – птички радостно живут», когда мама вела меня, понурую, в школу. Да, птичкам-то хорошо, им в школу к орку Никите не надо.