Буквально в каждый дом, жизнь возрождая.
Лишь так ты сможешь лошадь возвратить.
Их ровно сто не больше и не меньше.
Не бойся, я тебя перенесу,
Где скакунам гуляется привольно,
Коль справишься – я дальше поведу».
Давид сказал: «Мне дорого так время…
Я понимаю, что я виноват.
Мне жаль, что я принёс кому-то горе,
Но если не успею, во сто крат
Возможно, будут большие потери.
Прошу тебя, кто б ни был – отпусти.
Я обещаю вновь сюда вернуться,
И всех, кого подвёл, готов спасти.
Я уверяю, что мне можно верить.
Ты видишь, я открыт перед тобой.
Мне нужен только сделанный из веток
Жеребчик, что стоит передо мной».
А голос всеобъемлющий ответил:
«Чтоб впредь меня об этом не просил –
Запомни, что из этого пространства,
Ты выйдешь в час, когда сюда входил.
Пока что кони здесь, внутри гуляют,
Но могут, силу снова обретя,
Направиться в твой мир, где даже город
Собой очистят, будто бы шутя.
Так что спеши. Надеюсь, что успеешь
В загон всех до единого собрать.
Иначе, уж прости, но мир реальный
Тебе уже вовеки не видать».
«Ну, раз всё так серьёзно – я согласен» –
Сказал, вздохнув устало музыкант.
Кто знает, может у него и вправду
В «целительстве» присутствовал талант.
Ведь раньше говорил ему об этом,
Сюда его направивший старик.
Он не бросал напрасно слов на ветер,
И в жизни видно многое постиг.
Как только парень с этим согласился,
Его пушинкой вверх приподняло,
Как будто лёгким смерчем закружило,
И в место неизвестное снесло.
Давид стоял теперь в большой деревне.
Да, это было точно не село.
Не виделось нигде церковных башен.
Дворов немного – значит повезло.
На улице отсутствовали люди.
Вокруг стояла мёртвой тишина.
При загустевшем, вязком полумраке,
Не виделся блик света из окна.
Собаки у домов истошно выли,
Предчувствуя ужасную беду.
Их хор, поющий песню «неживую»,
Пугал, но парень знал: «Я не уйду!»
Он прямиком пошёл, не выбирая,
В ближайший от него обычный дом.
Дворняжка не залаяла впуская,
А завиляла перед ним хвостом,
В жилище за собою проводила,
А там все спали непробудным сном.
Их лица были бледно-меловыми.
Не слышалось дыханье ни в одном.
У изголовья каждого стояла
Седая лошадь, что-то ожидав.
Возможно, унести на небо сразу
Тела людей, им не давали прав.
Давид не стал бездумно торопиться,
Он камень, что знал многое, достал,
Потёр голубоватую поверхность,
Пока он изнутри не засиял,
И стал смотреть в него, внутрь проникая,
Дождавшись изменённый тёмный цвет.
И тихо, виновато вопрошая, сказал:
«Прошу тебя, дай мне сейчас совет,
Как пробудить народ обратно к жизни?
Я, самовольно выпустил коней,
Которые стоят у изголовья
Недвижимых, не дышащих людей».
Из каменных глубин раздался голос
Доступный для него лишь одного:
«Без помощи ты скрипкой не поднимешь,
Как ни старайся, парень, никого.
Зажги свечу, задумай пожеланье,
И только лишь потом в доме играй.
Не думай в этот час об излеченье –
Коней в загон вернуться зазывай.
Когда зажжёшь свой восковой подарок,
Не смей о нём хоть каплю сожалеть,
Всё искренне должно идти, от сердца,
Иначе фитилёк может затлеть…»
И, как и прежде, голос растворился.
Поверхность камня стала голубой.
В дому темно и тихо. Только кони
От нетерпенья бьют об пол ногой.
Давид нашёл местечко, где поставить
В подсвечнике волшебную свечу
И заиграл, огонь в неё вдыхая,
Желая: «Излечить людей хочу!»
Затем стал думать, по совету камня,
О каждой из стоящих лошадей.
Он представлял не просто их в загоне –
В манеже недоступным для дождей.
Быть может оттого, что лютый холод
