Схватив нож, на глазах онемевших от ужаса женщин он очень быстро и четко сделал длинный поперечный разрез на большом животе. С глухим стуком на пол рухнула без чувств молодая трактирщица, а ее шустрая свекровь, громыхая деревянными башмаками, ринулась на кухню за водой и полотенцами. Через час обе бедные женщины, как заводные, метались между умирающими жертвами бандитов, их маленьким сыном и слабо дышащим новорожденным.
Элайя уже зашил чрево любимой суровыми нитками, обмыл тело от крови и пота, переодел в единственное, очень красивое, оставшееся от прошлой жизни платье, которое Доротея так берегла, чтобы предстать в нем перед родителями супруга.
Робкое утреннее солнце, словно нехотя, осветило скорбную сцену прощания в маленькой комнатке на втором этаже трактира. А к обеду, вернувшись с кладбища, люди услышали громкий требовательный плач голодного младенца. Ещё через несколько дней слабо держащийся на ногах маркиз де Шопре слезно благодарил чудесного врача, вырвавшего и его, и жену из лап самой смерти. Не в силах пока путешествовать самостоятельно, он послал за помощью в свое поместье сына трактирщика и теперь умолял Элайю дождаться его, дабы отблагодарить хоть деньгами. Но оставаться в этом поселке ещё какое то время было выше сил несчастного вдовца.
С утра оба мужчины навестили унылый сельский погост, где рядом возвышались два холмика комковатой глинистой земли. По велению и щедрой оплате маркиза за столь короткое время были подготовлены плиты, на одной из которых выгравировали имя Филипп де Шопре, на второй – Доротея Арманьяни-Скалигер. Даты рождения с разницей около трех лет, а дата смерти одна. В ту страшную ночь врач уже не застал в живых юного маркиза, тот до последнего мужественно сражался с головорезами, защищая раненую мать.
Может быть, Элайя оказался очень самонадеянным, спеша покинуть негостеприимный поселок, но тогда ему показалось, что дочка достаточно окрепла для дальнейшего пути.
Почти без гроша в кармане, с небольшим детским приданым, собранным сердобольными женщинами, и запасом еды Элайя отправился домой, оставив в здешней земле половину души. Однако, дорога с младенцем на руках стала не в пример труднее, и вскоре врач пожалел, что не послушался маркиза и трактирщика. Хорошо, что совершенно случайно вспомнил о младшем брате отца, дяде Жозефе, жившем в Сент-Этьене, где он оказался холодной осенней ночью.
Так, по воле случая, дом дяди навсегда стал домом и для него. Дядя помог выходить маленькую Герти, но Элайя заметил, что при взгляде на ребенка старик постоянно хмурится. Только намного позже молодой и менее опытный врач понял то, что с первого взгляда было ясно его дяде – мозг девочки явно пострадал от недостатка питания и кислорода в чреве мертвой матери.
В доме дяди Элайя вскоре стал не только полезен, но и незаменим. Старик с удовольствием видел в нем свое и брата продолжение. Тягу к медицине они унаследовали от деда, друга знаменитого Мишеля Нострадамуса. У Элайи был тот же пытливый ум исследователя и фанатичная самоотверженность врача. Не чурался он и алхимии. Старик пока не рассказал ему о хранящемся в секретной комнате в подвале обширном архиве уникальных записей деда и провидца.
После известия о смерти брата ему удалось тайными путями пробраться в особняк, где все это хранилось, и вывезти рукописи и кое-какие ценности семьи. Не мог он допустить, чтобы записи попали в руки невежд, таких, как жадный градоначальник и его приспешники. Пусть удовольствуются домом. Сам он не стал предъявлять права на родовое гнездо, оставив псам их кость.
