– Да плюнь ты на эти акции! Лохотрон это всё! – смеётся муж и отец.
– Да, лохотрон?! – плачет сын. – Так эти штаны стоили десять тысяч, а по акции всего пять!
– Пять тыщ? За вот эти шаровары? – возмущается отец. – Да они и рубля не стоят! Тряпка какая-то!..
– Ага! Много ты в моде понимаешь! Сейчас вся молодёжь в таких ходит! Это самый модный бренд считается!..
– Да уж! Молодёжь!.. – фыркает отец, шаркая тапочками на кухню. – Если бы в войну такая молодёжь была, никогда бы Гитлера не победили! Пока выбирали бы во что нарядиться, на какую сторону волосы зачесать, как моднее шнурки завязать, все города бы проср…али!
Мяу-мяу! Кот, зараза лохматая!..
– Ну, что там у нас на обед, милая? – ухмыляется голодный муж.
– Тьфу ты, чёрт!.. – чертыхается жена, пробуя. – Пересолила!..
– Это ты точно в кого-то влюбилась!
– Да в жизнь нашу весёлую, блин! – отвечает жена. – Так её люблю, ненаглядную, что всё вокруг пересолить готова!
12.10.2020
Муза хотела жрать. Она стояла на коленях перед настырным поэтом и просила его написать хоть строчечку.
– Ну, пожалуйста! – ныла Муза. – Я ведь голодная! Я с голоду помереть могу!.. Но напиши хоть малюсенькую строчечку! Сам же знаешь, искусство – это мой хлеб!
– Нет! – категорично заявлял поэт. – Хватит с меня! Не буду больше сыпать бисером на свиней! И тебе не позволю!
– Но ведь ты должен их просвещать! – пыталась воззвать к совести поэта Муза. – Кто же будет приучать их к хорошему, если не ты?
– Отстань, дура! – ругался поэт. – Тебе-то что! А у меня уже рука не поднимается выписывать эти каллиграфические узоры, которые ты мне нашёптываешь!.. О, мой бог!.. сколько я их уже написал!..
– Плохо мне, – стонала Муза, – плохо!.. Гибну!..
– Брось! Что с тобой станется?! Выпей вон чего-нибудь… там, в баре, посмотри. А я пока сам напишу, что посчитаю нужным.
– Да ведь ты опять какую-то дрянь напишешь, – посетовала Муза, тяжко вздыхая.
– И пусть дрянь! – упорствовал поэт. – Зато за дрянь мне заплатят, а за твои узоры… бисер рифм и благозвучность строк… только духовным хлебом и приходится питаться!
– Духовная пища первостепенна, – шмыгая носом, напомнила Муза.
– Для тебя – да, – кивнул поэт. – А для меня – нет! Я живой человек. Мне кушать надо! И не духовную, а сытную, плотную пищу!
– Я всегда подозревала, что ты предатель! – глаза Музы наполнились слезами. – Ты готов променять большое, возвышенное искусство на мелкое и низменное пристрастие к пожиранию и выпиванию!
– Не вижу в этом ничего плохого! – выкрикнул поэт. – Я сам себе хозяин!
– Жадность стала твоей хозяйкой, – констатировала Муза. – Когда ты пишешь сам, любое твоё произведение звучит как "Дайте денег!" и больше никак!
– Всё! Закрой рот! – поэт шибанул кулаком по столу. – Не мешай мне творить!
Руки его судорожно заплясали по кнопочкам пишущей машинки, сатанинская ухмылка обнажила ряд кривых зубов, глаза запылали алчным пламенем.
– Когда увидел я во сне,
Овал её лица,
Всё разом вздыбилось во мне
До самого конца!
(декламировал поэт рождающиеся в пошлом угаре вирши, будто нарочно издеваясь над бедной Музой)
Мы с нею выпили ситро,
И опосля того
Схватил её я за бедро,
И укусил его!
– Фу-у-у! – презрительно скосилась Муза. – Ну как ты можешь писать такую чушь? Такую обывательщину?! Ты вбиваешь в меня ржавый гвоздь! Гвоздь бесталанности! В самое сердце вбиваешь! Этими вот своими низостями!.. Как это жестоко с твоей стороны!.. Ну вернись, прошу тебя… Вернись в большое искусство!
