– А Это Ворохов опять.. Предметы для натюрморта -я взмахиваю кистью, небрежно и улыбаюсь. Таня пристально смотрит на меня, и мне не хочется, чтобы она заметила, как уголки губ у меня – дрожат. Я физически ощущаю панику внутри. Но не даю ей хода.
– Едем к реке, ребята? Они могут и там быть. Погода хорошая.
– Светлана Александровна плавает? – Антон, прищурившись, смотрит в окно веранды, отвернувшись от меня.
– Немножко. Нет ее планшета. Она может сидеть где – нибудь… Вот если Лешка в воду полез, тогда – капут.. Он маленький. Ему только восемь.
– Послушный? – Литягина машинально бросает взгляд на овальное зеркало в холле, поправляет что то на воротнике куртки, и я вдруг вижу, как хмуро и зло, исксоса, на нее смотрит Антон. Это отлично отражается в старинной гладкой дымке амальгамы.
– Нормальный. Как все дети. Адекватно реагирует. Ланочку любит очень. Считает, что он – старший в этих отношениях. Присматривает за ней. Такая парадигма у нас здесь. – Я развожу руками.
– Это же все от вас исходит – Литягина пытается улыбнуться мне во весь рот. Но губы ее словно растягивают холодную резиновую маску. В глазах не отчаяние… Смятение. Может быть – затаенный интерес. Но мне не до него.
– У Вас красивый дом, Георгий Васильевич – уже в машине легко выдыхает Литягина, но мне некогда отвечать на комплименты, мы почти тут же выпрыгиваем на песок берега, в ежевичные заросли, что неподалеку от небольшого обрыва. Бежать у меня тоже не получается. Зверски болит колено. Я присаживаюсь на перевернутую лодку на берегу, даю Антону свою трость вместо рогатины и он отважно исчезает в ежевичных колючих дебрях, рискуя изорвать в клочья серый вельвет модной курточки.. В течении следующих пяти минут я слышу только чертыхания, шум, треск веток… Литягина не составила ему компании: ушла в сторону поселка слева от берега.. Чертовски растянуто здесь все: коттеджи, домики, усадьбы. Около реки предпочитают отдыхать и жить местные воротилы бизнеса. Того и гляди сделают здесь охраняемую зону, или спалят весь наш поселок, к чертовой бабушке, вместе со своими сайдинговыми виллами, перепившись до опупения на очередных шашлыках. Случаи пожара за те две недели, что мы живем здесь, были уже трижды. … Может быть, нам стоит вернуться в город? В этот чертов огромный город… Там – невыносимо, нечем дышать, она мало бывает на воздухе, но в квартире – безопаснее, все предметы на своих местах, пол -никогда не подведет, земля не плывет у нее из под ног, а во время кровавой рвотыследы быстро исчезают в струе воды под раковиной..
****
Тьфу ты, черт, что за мысли лезут мне в голову! Я опускаю глаза вниз, и сердце мое моментально падает к ногам: в отдалении слышен пересвист иволги – так свистит через два передних зуба только младший Ворохов. Лешка. Я соскакиваю с лодки, собираюсь бежать, но Лешка уже стоит передо мной, держа в руках полную корзину ежевики и букет осенней рябины, и дергая меня за рукав, хрипло шепчет:
– Идем быстрее, там фей устал… У нее туфель порвался. Думаешь, ей легко сидеть на пеньке? И блокнот кончился. Она там два часа тебя рисовала и Париж.
– Какой Париж? – в ошеломлении спрашиваю я, хватаясь за Лешкино плечо мертвой хваткой.– Какой Париж, черт возьми?! Где Вы были?! Мы с отцом с ума сходим!!
– Здесь. Мы ежевику собирали – Лешкины глаза полны недоумения и нетерпения. – Сначала она, немножко, потом – я… Мы звонили папе, но телефон вне зоны. Она устала, я ее посадил, чтобы она отдохнула на пенечке. Она все время рисовала и писала что то… Мы хотели идти, но туфель же порвался, а там кругом колючки.. Чего ты кричишь, не бойся, она хорошо, только туфель вот! – Крохотный босоножек фея. Я только сейчас замечаю его в руке Лешки. Он без ремешка.
