Егор, не моргая, смотрел на памятник. Фотография изменилась. Теперь Сонька была именно такой, какой её помнил Егор – одиннадцатилетней девочкой в грязной футболке и старых спортивных штанах, растянутых на коленках. Он замотал головой, желая прогнать видение.
Мужская фигура, тёмная, сливающаяся с гранитной плитой шагнула из-за памятника. Высокий мужчина, глядя на Егора, поднял руку. Его пальцы приветственно сложились в латинскую V. Парень, тот самый «прыгун», что просил принести тапки, медленно шёл в его сторону, протягивая Егору руку. Егор вскочил, попятился, прижался к забору. Бежать было некуда.
И как двадцать лет назад верная Лизка, кинулась на помощь. Но теперь это была не Лизка: череп с тёмными провалами глаз, остатки разлагающейся плоти, покрытые редкими островками грязной шерсти, белый остов позвоночника, прорвавшийся сквозь сгнившую кожу и полукруг обнаженных рёбер. Разложившийся собачий труп не давал другому мертвецу приблизиться. Егор вжался в забор, надеясь спрятаться, просочиться сквозь прутья. Толстый амбарный замок больно упёрся в спину. Лизка рычала. И глядя, как поднимаются в ярости её бока, сквозь потрескавшуюся, облезшую шкуру, Егор разглядел между рёбер прицепленное к одному из позвонков хребта блестящее серебристое колечко. На нём висел ключ.
Корчась от отвращения, он схватил Лизку за ошейник, притянул к себе и попытался засунуть руку под рёбра собаки. Та завизжала, словно Егор причинил ей боль. Егор отдёрнул руку.
«Она мёртвая, – убеждал он себя. – Она не может ничего чувствовать. А я живой. Мне нужно уйти отсюда».
Мертвец приближался.
– Пришёл, – шептал парень, – я знал, я чувствовал, я ждал. Сосед, мой, соседушка. Родственная душа.
Егор оглянулся. Не знал, чем защитить себя, судорожно пошарил в карманах. Ничего не найдя, начал бессмысленно трясти замок, желая его сломать. Лизка лаяла, прыгая на месте и ключ звенел в её животе в такт прыжкам. Выбора не было. Егор со всего размаха пнул охранявшую его Лизу. Собака завизжала, отпрыгнула в сторону, вжалась в ограду, а Егор продолжал пинать её, стараясь попасть по рёбрам, чтобы вытащить зацепившийся за них ключ. Лизка упала, Егор наклонился, шаря между сломанными костями, нащупал металлический остов и с силой рванул. Запах сгнившего мяса ударил в нос. Лизка взвыла от отчаяния и боли. И за этими протяжным, рвущим душу плачем Егор не услышал приближающихся шагов.
Холодные тонкие пальцы сомкнулись на шее, проникая под кожу. Егор, дёрнулся, пытаясь вырваться, пальцы мертвеца сжались сильнее, ломая подъязычную кость. Последнее, что мелькнуло в затухающем сознании Егора: водянисто-голубые глаза парня и его бесшумно шевелящиеся губы.
***
Егор лежал в темноте, а кто-то рядом дул на него горячим воздухом и тёр щёку мокрой шершавой губкой.
«Лизка, – думал Егор, – собачка моя, Лизка».
Чувство раскаяния и стыда сжигало изнутри: он снова убил её, отдал на растерзание монстру, только теперь монстром был он сам.
Егор открыл глаза. Рядом с ним, виляя остатками хвоста, стояла Лизка. Егор потянулся, чтобы погладить собаку, почувствовал в руке холодную гладь металла: пальцы сжимали ключ.
Он встал, испуганно огляделся. На земле, у могилы с потемневшей от времени фотографией Соньки сидел мертвец со скрюченными пальцами.
– Теперь хорошо, – приговаривал он, разглядывая ноги, обутые в белые тряпочные тапки, – теперь тепло. Я знал, что ты придёшь. Верил. Я сразу понял, что ты такой же как я, мертвый. Внутри мертвый, хоть и живой.
