Лёнька сидел на углу Форта, задумчиво отковыривая щепки от старой шпалы, и кидая их вниз. Драки он не боялся, но в то же время не горел желанием в ней участвовать. Даже спустя год, даже с появлением новых знакомств, даже после велосипеда, о котором он мечтал ещё на севере, и который родители подарили ему на день рождения весной – Лёнька чувствовал себя чужим в этом городе. Дом оставался чужим, и его комната не была его. Ему было непонятно, за что воюют здешние мальчишки, и почему вдруг нельзя пройти по какой-то стороне улицы, или заглянуть в какой-то квартал. Почему белым морем цветущих садов, в которое превращалась весной Слободка, приходится любоваться издалека, а на Карьере (который, на самом деле, был одной из центральных улиц, и гордился множеством магазинов в первых этажах), можно появляться только вместе с родителями. Это была не его война, а потому и не его бой, но Лёнька прекрасно знал, что отказавшись, прослывёт трусом, и тогда жизнь на новом месте станет ещё тяжелее.
Щербаковские в этот раз вторглись через Лёнькин двор, и от четырёхэтажки сразу направились в проулок между высокими заборами, выходивший прямо к маленькой кольцевой площади. Их пропустили через двор, но уже на выходе из проулка местные мальчишки встали плотной стеной, и едва все чужаки оказались в теснине длинных заборов, выделенный специально для этой цели отряд (манёвр, подсмотренный в недавно шедшем в кинотеатре фильме про войну), перекрыл ребятам со Щербаковки пути к отступлению. Лёнька невольно поморщился: драка предстояла жёсткая, у многих щербаковских были в руках палки, кое у кого виднелись выломанные по пути штакетины, а глубже в толпе даже маячила пара хоккейных клюшек.
Размениваться на выкрики и подзуживание не стали.
* * *
От удара о забор у Лёньки перехватило дух: парень, оказавшийся против него, был на голову выше и минимум на пару лет старше. Щуплый и жилистый северянин обычно брал вёрткостью, но в этот раз противник не уступал ему, так что после нескольких попыток уйти в сторону Лёнька вторично влетел спиной в ближайший забор. С обратной стороны лязгнула цепь, и низкий, раскатистый рык Графа возвестил, что пёс на посту.
Лохматый, огромный, с оборванными ушами, Граф сторожил обширный яблоневый сад деда Марка, туговатого на ухо и скорого на хворостину для тех, кого удавалось поймать за покушением на яблоки. Обычно пёс молчал, видимо, полагая, что его цель облаивать нарушителей на вверенной территории, а не всех тех, кому вздумалось пройти у забора, или даже прислониться к нему. Так что бои на Кольце и в проулке его не интересовали.
Однако в этот раз рык перешёл в басовитый лай, время от времени срывающийся на высокие ноты, в которых явственно сквозило раздражение. В забор со стороны сада тяжело и мощно ударило, так что целая секция крепких сосновых досок, подогнанных без единой щёлочки между ними, заходила ходуном. Парень напротив в испуге попятился, а Лёнька, спиной почувствовав, как завибрировал забор, инстинктивно отскочил в сторону.
Граф не успокаивался, лай и рык нарастали. Пёс то ударялся в забор, то – судя по звуку – активно начинал скрести землю когтями, будто собираясь сделать подкоп. Драка в проулке сама собой начала замирать, мальчишки ошеломлённо смотрели на словно взбесившийся сад, а кое-кто из задних рядов уже начал потихоньку двигать прочь, справедливо подозревая, что уж на такой-то шум скоро откликнется даже глуховатый дед Марк.
