Они выпили его всего и поднялись лёгким облачком, переливающимся всеми цветами радуги, и так же точно переливался многоголосый серебристый смех, отдаляясь и затихая.
Раскинув руки, Рао-тэй лежал и смотрел вверх, в синее безоблачное небо. Оно странно темнело в его глазах, и одновременно там, в высокой глубине разгорались звёзды, и длинные лучи тянулись к нему, как мать протягивает руки к сыну, возвращающемуся из долгих странствий. Но у него не было сил устремиться на зов, – неодолимой тяжестью повис на нём этот мир. А потом вдруг всё заслонило лицо Иттиль и отравило последние его мгновения горечью обмана и предательства. И всё неизбежней становился сон, который слишком покоен и не дарит видений – он закрыл глаза, желая как можно дольше удержать прекрасное видение, последнее видение.
…Когда затихли последние звуки довольного смеха, Иттиль выскользнула из густой кроны и слетела к простёртому на траве Страннику. Упав на колени, она прижала свои губы к его губам. Грудь Странника поднялась ещё раз, и веки дрогнули, и он снова увидел её. В затуманенное сознание вплыла смутная мысль: «Пусть. Последний мой вздох достанется ей». И, может быть, вследствие этой мысли он вздохнул полной грудью, потом опять и опять. А Иттиль всё не прерывала свой поцелуй. И тут волна гнева захлестнула его: подлое создание было приманкой в ловушке, расставленной вампирами! О боги, как она лжива! У него хватило сил отпихнуть её, и она молча покатилась по траве вниз, к озеру, и осталась лежать без движений. Она смотрела на него огромными своими тёмно-синими глазами, которые на меловом лице казались совсем чёрными, и Странник увидел, что слёзы плавают в её глазах.
– Почему? – выдохнул он. – Почему ты отдала меня стае?
Губы её дрогнули, но она только закрыла глаза, крупные слёзы скользнули в траву.
Наверное, он забылся полусном, полубеспамятством. Потому что не видел, когда она снова подобралась к нему. Приходя в себя, он почувствовал, как прохладные ладошки трогают его лоб, щёки, и снова захотелось обо всём забыть, только лежать и наслаждаться её прикосновениями. Но он поднял руку, чтобы ударить её, и услышал вскрик:
– Не надо! Не прогоняй! Не прогоняй… – в надломе её бровей было искреннее страдание. – У меня есть то, что тебе нужно, возьми. И тогда я сама уйду.
– Что у тебя есть?
– Моя жизнь. Возьми её всю. Я не хочу, чтобы ты умер.
Так что же, она не пила последнее его дыхание, а отдавала ему своё? Да, он и теперь чувствовал огромную слабость, но уже не смертельную.
– Скажи что-нибудь в своё оправдание…
Она опустила голову и покачала: «Нет».
– Тогда объясни.
Она колебалась, потом через силу проговорила:
– Я из младших. Для меня есть только закон послушания, больше ничего. Если бы я ослушалась, стая наказала бы меня… и всю мою семью. А изгнание из стаи – всё равно что смертный приговор.
Она не поднимала глаз, и Странник слушал недоверчиво – верить после того, что она с ним сделала?
– Но почему именно ты? Или ты из всех самая лживая?
Иттиль медлила с ответом долго.
– Они несколько раз видели, как я украдкой любовалась тобой… и смеялись.
– Вот как… – усмехнулся Рао-тэй, – и ты отдала меня, чтобы над тобой не смеялись?
Она взглянула на него коротко и едва ли не обиженно.
– Полудёнки выпили твои жизненные силы, когда они наполнились любовной страстью… Через положенный срок у них родятся дочери. Твои дочери, Странник.
