Но не только это вызывало уныние. Город словно отгородился от лечебницы невидимой чертой со всех сторон, отказываясь принимать строение за часть себя. Черту эту никто не спешил занимать, хотя здесь, почти в самом центре правобережной Власвы, районе, всегда считавшимся наилучшим для жизни, земля стоила баснословных денег. Другие здания вокруг жались друг к другу так тесно, что, наверное, уже было и нельзя понять, где заканчивается внешняя стена одного дома и начинается внутренняя другого.
Причина такого плачевного состояния крылась, как это ни странно, отнюдь не в недостатке средств или жадности. Напротив, Рентан ни разу не видел, чтобы почтенный Витиас – престарелый владелец лечебницы – потратил хоть грош на себя. Что уж говорить, если персонал жил в его собственном особняке, который превратили в общежитие. Тот располагался рядом, всего в паре кварталов. Сам Витиас, может, и хотел бы потратить своё немалое состояние на себя, но ему бы такое с рук не спустили.
Впрочем, за опоздания и праздношатания здесь карали ничуть не меньше эгоистичных растрат:
– Доброго утра, Рентан, – раздался властный, притворно вежливый голос, не успел лекарь толком войти.
«Ждала меня, значит, сейчас начнётся», – подумал Рентан с оторопью, а затем обернулся с вымученно-виноватой улыбкой и сказал заискивающе:
– И вам доброго утра, Миловида. Да благословят ваши труды Двенадцать.
С женщиной на деле управляющей лечебницей, в отличие от мужа, который просто распоряжался финансами и решал юридические проблемы, они не ладили. Миловида была хорошим человеком: трудолюбивым, с острым чувством справедливости, по своему добрым в конце концов. Только вот Рентана она не любила. С самой первой их встречи и на протяжении двадцати лет без каких-либо изменений. Даже терпела лишь с большой натяжкой – из-за таланта. За весь этот немалый срок разве что уважения стало несколько больше.
Она подкараулила его прямо у входа, расположившись на одной из скамей, в иное время предназначенных для визитёров. Этот тесный закуток три на два метра, где кроме двух дверей, рисунка, призывающего мыть руки чистой водой, и упомянутой скамьи ничего не было, являлся единственным местом в лечебнице, куда мог войти любой желающий. Дальше могли пойти либо больные, либо посвящённые.
– По-моему, насчёт опозданий мы говорили на прошлой неделе, не так ли? – хмуро уточнила женщина, прекрасно зная ответ.
Годы и тяжелый труд, связанный с постоянным стрессом, не пощадили её. Миловида была полной, но не потому что объедалась, скорее, напротив. Её прекрасные чёрные кудри выцвели, поседели, а затем и вовсе почти все выпали, из-за чего голову приходилось покрывать платком. Но больше всего не повезло рукам и ногам. Женщина не могла стоять дольше нескольких минут – это причиняло ей сильную боль. А прекращающийся лишь в моменты крайней сосредоточенности тремор рук в последние годы стал таким сильным, что Миловиде пришлось отказаться от личного участия в лечении, ограничившись лишь наблюдением и советами.
Несмотря на всё это, никто не проводил в лечебнице с больными времени больше, чем она. И поэтому упрёк насчет опозданий был не только обоснован, но и кольнул совесть Рентана. Он действительно мог иначе распоряжаться своим временем сегодня. Мог, но не сумел удержаться от утренней прогулки по садам Цимона.
– Это связано с, хм, вчерашним происшествием, – ответил лекарь на претензию. – Вы ведь понимаете, я не мог поступить иначе.
