Начинает у Врана голова кругом идти от разговоров этих. По деревне походи – сотню лишних душ найди, а нечистками, оказывается, не те становятся, кто не своей смертью умер да в месте неподходящем, а просто те, кто душе своей второй угодить не смог. Дивные байки эта Лесьяра ему рассказывает – даже от самых пьяных менял из соседних деревень, мёда по горло напившихся, Вран такого не слыхал.
– А может, единственная душа моя – волчья, – говорит он упрямо.
Впервые Бая на него взгляд скашивает – и тут же на другую девушку его переводит, звонко фыркнувшую вдруг.
– Ну это уже совсем сновиденья лихорадочные пошли, – заявляет девушка, и парень с кривой усмешкой кивает – довольная эта усмешка, говорит как бы Врану: вот ты сам себя и похоронил. – Может, и хвост у тебя есть волчий невидимый?
– Не хвостами, думаю, души меряют, – говорит Вран, взгляд Баи поймать снова пытаясь: посмотри же на меня, посмотри, хоть глазами поддержи. Пожалуйста. – Может… может, ошиблась ваша… Мора, так ли сильно она в тонкостях душ разбирается? Углядела у меня одну, поняла, что человек я, и дальше смотреть не стала, но вот я, перед вами стою, человеком никак себя не вижу. Душа моя человеком себя не видит. Сказали вы, что после смерти маются вечно те, кто к душе своей прислушиваться не стал, кто раскрыться ей не помог, так как же, получается, ошибаться я могу, если тянет меня в лес, тянет к вам, тянет сюда неотвратно? Если человеком я был, с людьми кров и пищу делил, да только сбежать мне куда подальше из-под крова этого хотелось, а кусок в их обществе в горло не лез?
Смотрит Бая на него вновь где-то на середине речи его – да так глаз и не сводит. И видит Вран: хотя бы она одна ему верит. Хотя бы ей одной его слова в сердце отдаются, а не свистом бредовым сквозь уши пролетают. Хотя бы она одна понимает, что донести он им всем хочет, – а это уже что-то.
– Никак волком истинным себя назвать пытаешься? – спрашивает Лесьяра, и нехотя Вран взгляд на неё переводит. – В деревне историю услышал такую или на ходу её сейчас выдумал?
– Ничего подобного я не слышал, хозяйка, – отвечает Вран твёрдо. – И выдумывать мне нечего – как есть говорю. Как чувствую. Вы сами сказали – лучше при жизни помочь, чем после смерти с горем моим разбираться. Если горевать я сейчас буду до самой смерти, почему же думаете, что в посмертье вдруг покой обрету? Не будет у меня леса вечного, не пронесусь я с птицами через вихрь водный в Ирий, не уползу я, к змеям присоединившись, туда же меж корней деревьев – в этом лесу застряну, упырём стану неупокоенным, без конца буду путь к жизни своей волчьей искать, да только не дано уж будет упырю в волка превратиться. Сжальтесь надо мной, хозяйка. Сами в душу мою загляните, в глаза мои посмотрите – вру ли я вам сейчас? На ходу ли придумываю? Многие ли готовы дом свой бросить, жизнь уютную, привычную, чтобы за мечтой своей в неизвестность шагнуть?
Опять прищуривается Лесьяра, опять девушка вторая фыркает, а парень рот свой ядовитый открывает, чтобы в который раз Врана поддеть, опять ничего не меняется на улыбающемся лице великана – но всё ещё знает Вран, видит краем глаз, то и дело на Баю поглядывающих, что Бая-то, Бая, кажется, даже дышать перестала.
Жаль, очень жаль, что действительно не Бая здесь его судьбу решает. Улыбается Вран ей уголком рта ободряюще – дрогают и её губы в растерянной полуулыбке. Думает Вран, что незаметно они всё это проделали – но оказывается, что нет.
