Не случайно, решившись сделать свое личное письмо Маргарите открытым, то есть пустить его в Самиздат, Лидия Корнеевна сперва назвала его – «ПИСЬМО В «КОЛОКОЛ», и только потом, по чьему-то совету, сменила это милое ее сердцу заглавие на другое, несравненно худшее. («Не казнь, но мысль. Но слово»).
Всё это я к тому, что испуг Маргариты Иосифовны при мысли, что обращенное к ней письмо Л. К. попадет в Самиздат, был понятен. Но в докатившихся до нас ее жалобах («Порядочные люди так не поступают, ведь она же знает, что я не могу ей ответить тем же…») была и своя комическая сторона.
Ее стихотворение было напечатано в журнале стотысячным (если не более того) тиражом. А в распоряжении Лидии Корнеевны была только пишущая машинка «Эрика», которая берет «четыре копии».
Алигер была, как выражались герои Зощенко, – «кавалер и у власти». За ее спиной были «армия и флот», и вся пропагандистская машина великой ядерной державы, а у Лидии Корнеевны только вот эти жалкие «четыре копии». Немудрено, что жалобы Маргариты на «непорядочное» поведение обидчицы, нечестно использующей в идейном споре своё преимущество, вызвали у меня юмористическую, сатирическую реакцию.
Вот этой своей сатирической реакцией я и поделился с Борисом.
В существо спора, разговаривая с ним на эту тему, я старался не входить, поскольку у меня были все основания опасаться, что в этой расколовшей «либеральный лагерь» дискуссии ему будет ближе позиция Алигер.
Если уж даже такие люди, как Евгений Александрович Гнедин и Вениамин Александрович Каверин ей сочувствовали и считали, что Лидии Корнеевне, быть может, не стоило бы на нее нападать, то Борису сам Бог велел заступиться за Маргариту. Они были старше, а он был ее сверстником, человеком того же поколения, от имени которого выступала она.
И он тоже вполне мог бы сказать, что –
… не было такой беды,
Чтоб мы не устояли.
И не было такой войны,
Чтоб мы не победили.
И нет теперь такой вины,
Чтоб нам не предъявили.
Не такими, конечно, словами, без этого ее фальшивого, ложного пафоса:
Уж раз мы выжили…
Ну что ж,
Судите, виноваты!
Все наше: истина и ложь,
Победы и утраты,
И срам, и горечь, и почет,
И мрак, и свет из мрака…
Он на эту тему высказывался иначе:
Всем лозунгам я верил до конца
И молчаливо следовал за ними,
Как шли в огонь во Сына, и Отца,
Во голубя Святого Духа имя.
И если в прах рассыпалась скала,
И бездна разверзается, немая,
И ежели ошибочка была —
Вину и на себя я принимаю.
Но это была ЕГО тема. Больная, кровная. И я боялся, что, затронув ее, вызову взрыв.
Каково же было мое изумление, когда, выслушав меня, он коротко и грубо вынес свой вердикт.
Да, сказал, стишок Маргарита сочинила дрянненький. И способ защиты выбрала дрянной. Так что «Старуха-хулиган» тут кругом права.
У нас не было другого выхода
Эта установка давала себя знать во всем. Во всех тогдашних его суждениях и оценках.
Однажды в каком-то нашем разговоре я в издевательском духе высказался о Берлинской стене. Сказал, что это сооружение позорит нашу страну. Он сказал, что «у нас» не было другого выхода. Я возразил, что выход был, и на его вопрос – «какой?» – легкомысленно ответил:
– Да отдать им Восточную Германию и всё тут! На что она нам!
Он отнесся к этому моему предложению так, как если бы оно исходило от двухгодовалого младенца. (Позже я узнал, что тот же выход из этой политической ситуации после смерти Сталина предлагал Лаврентий Берия, который младенцем в этих делах отнюдь не был).
