Под картиной смело располагался футуристический натюрморт «гуляем по-русски» – трехлитровая банка с солёными огурцами, две открытые банки с килькой в томате с небольшим добавлением «бычков» от «Беломора», стоявших прямо как трубы на легендарном «Титанике». Кирпич черного хлеба был разломан на три части, бублики с маком лежали вповалку, из- под них торчал хвост воблы. Завершала картину «карта вин» – две пустые бутылки «Столичной», полупустая «777» и дюжина «Шахтёрских».
Три разнокалиберных стакана не вдохновляли своими мутными остатками. Сервант без стёкол, стоявший справа от доктора, был украшен симметрично свисавшими селедочными хвостами.
– Ласково просим к нашему шалашу, – радушно пригласила хозяйка.
Сёма, предварительно взяв полотенце, висевшее на спинке стула, и очистив себе «жизненное пространство» на столе, поставил на условно-стерильную поверхность свои «кастрюли». Врач, примостившись на колченогом стуле, принялся терпеливо заполнять «сигналку».
– Так… Значит, Коля, фамилия – прочерк, возраст – прочерк, адрес – прочерк, со слов очевидца: рану перевязали чистым платком («Ага, чистым», – подумал Семён), и продолжил, – отмена вызова, распишитесь, пожалуйста.
– Может, чифирнём?
– Нет-нет, спасибо, я, пожалуй, пойду, – начал было отказываться Сёма.
И тут одеяльный Везувий пришел в движение. Сначала появилась нечёсаная и косматая голова с помятой как грейпфрут физиономией, на полуприкрытых веках было отчеканено в тату «Не буди!» и «Они спят». Голова с постепенно открывающимися мутными глазами медленно поворачивалась перископом немецкой подводной лодки. Доехав до доктора, «перископ» начал было возвращаться на исходную позицию, но неожиданно замер и вернулся назад, уставившись на врача. Из глубины капитанской рубки донеслось:
– Щегол, а ты чё здесь на хате делаешь?
Сёма патетически произнёс:
– Перед вами советский врач, и попрошу относиться к нему с уважением.
– Чего? Ну, всё, хана тебе, фраер, – и, вздохнув, «перископ» начал медленно подыматься. Это было ужасное в своей эстетике и одновременно завораживающее зрелище.
«Человек-Третьяковка» мог соперничать по обилию сюжетов с Лувром, Уффици и Прадо, вместе взятыми…
Грудь криминального Голиафа чуть пониже ключиц украшали две восьмиконечные звезды и надпись: «Держи колеса в колее тягача». Чуть ниже располагался шестиглавый Собор Василия Блаженного, на фоне которого витязь бился с драконом, под ним два монаха тянули толстые канаты, спускающиеся в пах, между ними располагалась надпись: «Вставай Родимый». Сокровища паха были скромно прикрыты сползающими трусами модели «пожар в джунглях». Бёдра украшали девушки, одна в гусарском кивере и со шпагой, вторая в эсэсовской пилотке со «шмайсером»; другие детали экипировки отсутствовали. На коленях были опять восьмиконечные звёзды, на щиколотках разорванные кандалы, на стопах синели какие-то трудночитаемые уголовные афоризмы русского Вийона.
Пальцы были щедро унизаны «синими» перстнями. На правой кисти располагалась свирепая пиратская физиономия с зажатым между зубами ножом, на лезвии которого была начертано имя «ИРА». На левой был оскаленный череп и надпись «МИР». На плечах красовались эполеты…
Голиаф был узловат, мосласт и без малого двух метров; явно криминальной биографии…
– Щас я тебя грохну, – скучно произнес верзила и зевнул. Бдительная Клава бросилась, причитая по-бабьи, к тюремному исполину.
