Я склонилась над фотографиями. На первой Зания, одетая в дизайнерские джинсы и со вкусом подобранную блузку с коротким рукавом, сидела в баре. Волосы у нее были распущены. Вторая представляла собой увеличенный и подсвеченный фрагмент, на котором было видно, что Зания достала из несессера бутылочку и потихоньку подливает ее содержимое себе в стакан. У меня учащенно забилось сердце, я присмотрелась к изображению и заметила вслух:
– Она же без платка!
– В Дамаске, – объяснил отец, – с этим не так строго.
– Ее работа – возбуждать ненависть? – спросила Патти.
– Да, – ответил отец. – Сонеллион желает, чтобы дочь помогала ему в распространении женоненавистничества и насилия над женщинами. Этот вид ненависти у Сонеллиона один из самых любимых, но в наши дни с ним становится всё труднее.
Патти прицокнула языком и покачала головой.
– Так или иначе, в Саудовской Аравии Занию избили, затем арестовали за нахождение в пьяном виде, и в итоге она была опознана на снимках с фотосессии. – Отец откинулся на стуле, который при этом угрожающе заскрипел, и скрестил руки на широкой груди. – Сонеллиону удалось ее тогда вытащить, но любви к ней – уж поверьте мне – у него не было и нет. Он смотрит на Занию как на вещь, полезную и забавную, и избавится от нее, как только она потеряет для него ценность.
– И она, – спросила я, – уже перестала бороться?
Отец печально кивнул, и я снова посмотрела на снимок в баре. Ей необходима надежда. Она должна узнать о пророчестве. Это усилило мою решимость.
– Сейчас повелитель Сонеллион отправился в поездку по странам Центральной Африки для более пристального знакомства с неким архаичным обрядом, уродующим женщин. Рассчитывает шире распространить его на Ближнем Востоке в качестве религиозного.
Я раскрыла рот, но отец поднял руку и хрипло произнес:
– Об этом не спрашивай. Сонеллион отбыл вчера и планирует отсутствовать три-четыре недели.
– Ясно. А когда отправляемся мы?
– Думаю, нет необходимости говорить тебе, Анна, что Ближний Восток – крайне опасное место.
Я кивнула. Отец обратился к Копу:
– Ты знаешь арабский?
– Да, сэр. Мой отец часто пользовался этим языком, и я не раз бывал вместе с ним на Ближнем Востоке.
Отец посмотрел на меня.
– Я вот о чем думаю: не попросить ли Копано отправиться в одиночку?
Чуть не задохнувшись от возмущения, я выпрямилась на стуле.
– Об этом даже и не заикайся! Разумеется, я еду.
– Ты к такому совсем не привыкла.
Я чуть было не выпалила «Спасибо, капитан Очевидность», но вовремя прикусила язык. Мне нужно отстоять свою позицию, не прибегая к словесной перепалке. Лучше напомнить отцу, что это была его идея – чтобы именно я ездила по всему миру, набирая союзников-испов. Теперь же, встретившись с опасной ситуацией, он решает выступить отцом-защитником, а Копа бросить одного на съедение волкам.
– Смотри, – спокойно заговорила я. – До отъезда я изучу материалы по культуре Сирии. Оденусь, как принято у местных женщин. Ну, и Коп за мной присмотрит.
Я посмотрела через стол на Копа. Он кивнул и решился, наконец, высказать свое мнение.
– По арабским меркам Дамаск – довольно либеральный город, верно?
Коп повернулся к моему отцу, который, прокашливаясь, вдруг понял, что теряет почву под ногами.
– Да, это такой островок свободы нравов в консервативной стране. Но там полно закоренелых консерваторов и радикалов, которые косо смотрят на западные обычаи. Не всем нравятся места, куда ходят и мужчины, и женщины. – Он закрыл глаза и ущипнул себя за переносицу.
