– Вилки, видишь ли, ему не нравятся…
Мириш Баларгимов подмигнул сидевшему рядом эстраднику, а официанту сказал многозначительно:
– Поменяй! Надо его уважить…
Официант сменил вилки.
– Шашлык жесткий, переперченный, острый, похожий скорее на любовь, на неразделенную любовь, – заметил Саматов.
Они выпили.
Тем временем оркестр грянул что-то уже совсем неприличное. «Золотая молодежь» из милиции хотела развлечься.
Друг Мириша Баларгимова – эстрадник, – не первой молодости, ничем не примечательный мужичок, заметно поддатый, принялся исполнять сольный танец.
Саматов и Анна не сразу заметили, как он приблизился к их столику. Теперь он танцевал почти рядом с ними. Жесты и па его были явно непристойны. Танцор искал скандала. Компания Мириша одобрительно следила за ним. В конце «танца» эстрадник как бы случайно сбросил со стола посуду. За что и был тут же наказан.
Опыт, приобретенный Турой в результате долгого пребывания в тюрьме, пригодился.
Секунда – и Саматов уже держал танцора крепкими, привыкшими к схватке руками.
Музыка смолкла.
Еще момент – и Тура мог свернуть обидчику шею. Но законопослушный гражданин уже брал в нем верх, Саматов тряхнул его с силой.
Этого оказалось достаточно. Эстрадник протрезвел. Подняв руки и бормоча извинения, двинулся прочь.
Ужин был испорчен. Тура и Анна поднялись.
– У меня предложение, – сказала Мурадова, – перенести наш ужин на другую дату и в другое место.
– Может быть…
Саматов оставил на столе деньги и вслед за Анной направился к выходу.
Все молчали, глядя, как они покидают ресторан. У стола, где сидела компания Мириша, Саматов неожиданно остановился и на блатной манер отбил колено чечетки.
Анна обернулась, удивленно следила за ним. Закончив па, Тура, так же ни на кого не глядя, спокойно, вместе с Анной, вышел из зала.
Предвечерние сумерки над морем разрезала сигнальная ракета, это шеф браконьерского Берега Баларгимов подал сигнал лодкам причаливать. Ракета ненадолго осветила пустынную прибрежную полосу, метеостанцию и рассыпавшиеся по песку сараи-«козлятники».
И снова прибытию лодок предшествовал далекий приближающийся рев моторов, словно в море разгонялся реактивный авиалайнер.
Браконьерское предприятие работало круглосуточно.
Залаяли собаки. Двое рыбаков потащили весы к месту взвешивания рыбы, поодаль, как и раньше, смирно жались оптовики-покупатели, перекупщики.
Прибывавшие лодки были загружены рыбой. Браконьеры глушили моторы, подходили к берегу.
Однако оказалось, на этот раз за браконьерами следили.
Инспектор Рыбнадзора Сергей Пухов – рыжеволосый, в брезентовой робе – наблюдал в бинокль за происходящим. Потом он притянул ближе висевший у него на груди фотоаппарат с телеобъективом.
Теперь каждый щелчок затвора фиксировал на пленке происходящее. Стоп-кадры следовали друг за другом. Щелчок – и номер автомашины… Открытый для погрузки багажник… Человек с осетровыми рыбами рядом с машиной… Лодки… Лицо браконьера… Еще… Еще…
Он фотографировал, когда совсем рядом внезапно раздался чей-то голос:
– Вот он! А тебя предупреждали, Пухов!..
Пухов обернулся, но тяжелый сухой щелчок выстрела опередил его.
Инспектор упал сразу и уже не видел, как чьи-то руки подобрали бинокль, фотоаппарат…
Было еще рано.
Но Тура не спал. Он лежал без сна и снова переживал события многолетней давности: как наяву видел перед собой жену, слышал их последний ночной разговор.
– Может, все-таки уедем, Тура? – попросила жена. Утром она и сын должны уехать. – Если не хочешь жить с моими стариками, можем идти работать по лимиту. Там сразу комнату дают. Я никакой работы не боюсь. Мы с тобой еще молодые, представляешь, как здорово – нам судьба еще одну жизнь предлагает… Я боюсь, Тура! Ты знаешь, я никогда не боялась, но сейчас мне страшно!
