– Нет уж! Я предпочитаю сдохнуть раньше, чем турки станут вытряхивать из меня душу! Поверь, они это делать умеют.
– Я слышал об этом.
– То-то же. Так что давай спать. И пусть завтра нам сопутствует удача.
– И все же, Оливер… – Кевин тронул пилота за плечо. – Я просто хочу рассказать тебе кое-что о Ковчеге завета, о Граале… Понимаешь, это величайшие святыни человечества!
– Прости, – отозвался летчик, – у меня нет настроения слушать. Давай договоримся так: если останемся живы, и если у тебя еще не пропадет желание посвящать меня в свою науку…
* * *
Солнце, как настойчивый цыпленок, смело проклюнуло покатую скорлупу горизонта. И сразу по песку наперегонки побежали косые тени, цепляясь и тут же перескакивая через трещины в известняковых залысинах. Сухой прохладный воздух пустыни задрожал, сдвинулся. Холмистый восток порозовел, прогоняя сумрачную серость зимней ночи.
Кевин проснулся от того, что почувствовал, как пересохло у него во рту. Шершавым языком он провел по губам, пытаясь их смочить, но губы не увлажнялись. Он выпростал руки из-под холщевой накидки, которую использовал, как одеяло, и протер пальцами глаза.
Быстро светало. Впереди, в пилотской кабине пошевелился и Оливер.
– Доброе утро! – произнес Кевин, потом добавил другим тоном: – Надеюсь, доброе…
– И вам того же, сэр! – бодро ответил пилот. – Как спалось среди реликвий этого скорбного мира?
– Ты напрасно иронизируешь, – обиделся историк. – Впрочем, спалось тревожно.
– А что так?
– Честно сказать, мне как-то не по себе, – ответил Кевин. – Что нас ждет впереди…
– Скоро узнаем, – сказал Оливер и стал выбираться из кабины.
Через четверть часа, оправившись и наскоро перекусив остатками шоколада, они уже были готовы двинуться в путь.
– Жаль оставлять нашего друга в одиночестве, не так ли? – спросил пилот, с грустью глядя на биплан.
– Если мы доберемся до своих, и если потом наш корпус возьмет Иерусалим, то надо будет обязательно вернуться за ним, – сказал Кевин.
– Этого можно было и не говорить, – ответил Оливер. – Он ведь мне – как родной брат, я знаю наизусть каждую его растяжку, каждый винтик.
Он подошел к самолету, обеими руками погладил его фанерный фюзеляж, обшитый плотной тканью. Потом с силой толкнул безжизненные лопасти – винт сделал пол-оборота и остановился.
– Я не сторонник сантиментов, но комок в горле у меня стоит, – сказал летчик.
Кевин молчал, глядя на друга. Он понимал, что в эту минуту нужно воздержаться от каких-либо комментариев. Нужно подождать, пока пилот, как старший в экипаже, сам не отдаст команду двинуться в путь.
– Ну, что, – после паузы вздохнул Оливер, – пошли?
Он ощупал карманы своей летной куртки, проверил, надежно ли прикреплена к поясу кобура с пистолетом. Глядя на него, Кевин повторил те же движения.
– Пошли, – сказал он.
Друзья бросили прощальный взгляд на вмиг осиротевшую фигуру самолета и повернулись спинами к восходящему солнцу. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как на вершине пологого холма, который пилоты собирались преодолеть, появились люди.
Их было двое – судя по одежде, это были двое мужчин. Один вел под уздцы мула, другой, казавшийся более щуплым, сидел на муле боком.
Увидев друг друга, и те и другие, остановились, как вкопанные. Английские летчики, поняв, что перед ними мирные граждане, а не турецкие солдаты, быстро успокоились. Двое же путников, случайно встреченных в это раннее утро, так и стояли на вершине холма в двадцати ярдах от пилотов, не решаясь сдвинуться с места.
