– Мир вам! – сказал Оливер. – Вы из Иерусалима идете? Не подскажете, как лучше пройти, чтобы не столкнуться с турецкими постами?
Путники продолжали стоять неподвижно. Солнце хорошо освещало их фигуры. Пешему мужчине на вид было лет пятьдесят с небольшим. На нем была надета симла[1] привычного для местных жителей бурого цвета, подпоясанная широким кожаным ремнем. Голову обхватывала черная повязка, из-под которой на плечи струились длинные седые волосы. На ногах мужчины были надеты сандалии.
Другой казался значительно моложе своего спутника. На нем тоже была симла, только более светлая и длинная, перевязанная серым поясом из ткани. Голову его покрывала то ли накидка, то ли капюшон – так, что почти не видно было лица.
Услышав голос чужаков, этот второй слез с мула и спрятался за спиной своего спутника. Тот же, придя в себя от замешательства, быстро сунул руку в один из двух тюков, привязанных к седлу, и достал оттуда широкий тесак в ножнах. Обнажив его, он принял воинственную позу. Лезвие сверкнуло на солнце довольно грозно. Изумление и страх, отражавшиеся на лице путника, сменились очевидной решимостью.
– Оливер, они не понимают по-английски, – тихо сказал Кевин.
– Я уже догадался, – отозвался пилот. – Судя по всему, нам ничего не удастся выяснить. Остается просто мирно разойтись.
Он поднял руки, показывая встреченным людям, что они пусты. Этот знак во все времена и у всех народов означал примирение и нежелание делать зло друг другу.
– Ла тикрэвун дильма тэмутун! – вдруг сказал путник. – Ла ошит едах![2]
– Что? Что они говорят? Мы никогда не договоримся! – Оливер повернулся к Кевину, а глаза штурмана в этот миг уже засветились странным блеском.
– Погоди, Оливер! – воскликнул он. – Я понимаю их речь! Этот мужчина угрожает нам. Он говорит на арамейском языке, а я знаю его.
– Ты не шутишь?
– Какие могут быть шутки в подобной ситуации? Это язык древних иудеев. Я изучал его в университете. Только и предположить не мог, что он сохранился в этих местах. Вот так открытие!
– Потом будешь радоваться открытиям! – предостерег друга пилот, на всякий случай расстегивая кобуру пистолета. – Объясни им поскорее, что мы не причиним вреда, что не трогаем мирное население.
– Хорошо, попробую. Цафра тава! – сказал Кевин.
Мужчина с кинжалом и тот, чье лицо было скрыто накидкой, переглянулись.
– Что ты им сказал? – спросил Оливер.
– Я сказал «доброе утро», – ответил Кевин. – А перед этим нам действительно угрожали.
– Это было заметно без перевода. Скажи им, чтоб не боялись нас.
– Ла тидхаль, – сказал Кевин. – Шлам лэхон!
– Что ты сказал?
– Как ты и просил, чтоб не боялись.
– Знаешь, ты все время переводи мне, чтобы я понимал, о чем речь, – сказал Оливер.
– Постараюсь.
Тем временем путники, оставаясь на месте и опасливо поглядывая на странных незнакомцев, негромко перебросились несколькими фразами. Кевин пытался расслышать, о чем они говорят, но уловил лишь отдельные слова. Наконец, опустив свой кинжал, седой мужчина произнес:
– Марэ, кабилу минни. Шальхуни. Ими армэла, вэ хи итэта мэадъйя.
– Ла титнацун, – ответил Кевин. – Анахна хака иклэу. Эзиль гэраба.[3]
После этого Кевин перевел свой диалог для Оливера.
– Так это женщина! Мне кажется, она хочет остаться неузнанной, поэтому прячет лицо, – сказал тот.
– Не исключено, – согласился Кевин. – Мало ли какие у них обстоятельства.
– Скажи, что мы их не тронем и не обидим. – Пилот улыбнулся путникам, застегнул кобуру и развел руки в стороны. – Скажи, что мы должны пробраться мимо Иерусалима к английскому корпусу. Пусть только скажут, где они видели турецкие посты.
