Вдруг Марков застыл на полпути на ту сторону. Он был похож на проснувшегося лунатика, который опомнился на крыше и не понимает, что здесь делает и куда теперь идти.
Колька громко свистнул. Парень вздрогнул, обернулся, тотчас потерял равновесие и намертво обхватил балку.
– Давай руку! – позвал Пожарский.
– Зачем? – спросил Марков.
– Не дури! Гроза ведь. Вниз надо, – Колька говорил и постепенно, по полшага, подбирался, протягивая руку.
Снизу заорали в голос:
– Спускайтесь!
– Уши оборвать!
– Сгорите!
Из тучи полыхнуло так ослепительно, что Колька зажмурился. Но стоило открыть глаза, как разразился такой гром над головой, что на секунду показалось: мост сложился и они сейчас оба слетят в тартарары. До Маркова уже было рукой подать, и можно было ухватить его за рубаху, которая как раз выпросталась из брюк и болталась, как тряпка на швабре. Но Колька боялся делать резкие движения. Он просто продолжал тянуться и звать.
– Ну, не дури! Давай руку!
Однако «дефективный» не спешил. Видно было, что он окончательно пришел в себя, потому что отцепил одну конечность от балки и теперь тер ладонью лицо.
Снова сверкнула молния, над головой грянул гром. Подавляя желание ринуться обратно к опоре, скатиться вниз и бежать без оглядки, Колька рявкнул:
– Хватайся, дурак, пропадешь!
Марков повернулся, и они оказались теперь лицом к лицу. Выражение на его тощей физиономии было такое, как раньше у Наташки, когда ее будили за чем-нибудь хорошим – угостить мороженым или отправиться в парк. Улыбаясь, он, несмотря на грохот, отчетливо сказал:
– Уходи. Я сам.
Снизу набирал скорость состав с каким-то ломом, конструкции моста заплясали, как чокнутые, и Колька машинально ухватился за них. Марков тоже взялся обеими руками, но для другого – подтянувшись, как на турнике, он перевалился через балку и полетел вниз.
То ли молния треснула, то ли в голове взорвалось, но Колька, ничего не соображая, рванул прочь с моста…
Народ, который толпился внизу, первым делом оттащил Кольку подальше от опоры, а потом уже его поприветствовали от души, разнообразно. Кто-то обматерил, кто-то сгоряча надрал уши, иные, напротив, ощупывали его и спрашивали, цел ли.
В последнем имелись серьезные сомнения. Сгоряча Колька спрыгнул на гравий и пробежался по нему, но когда запал схлынул, его так пробило, что он, заорав, свалился сначала на бок, потом, когда к горлу подступило и начало рвать, перекатился на живот.
В перерывах между приступами тошноты Колька слышал, как кто-то начальственно гудит:
– Прекращаем балаган! Не толпиться! – и прочее.
Народ, наконец, расступился, образовав круг, и тут же дождь прекратился, тучи унеслись, и улыбнулось солнце. Как будто и не было ничего.
А Марков умчался куда-то на одном из этих вечно пробегающих и как будто не останавливающихся поездов, его и след простыл.
Колька поднял голову – здрасьте-пожалуйста, а вот еще головная боль. Перед ним стоял тот самый Яковлев, муровский лейтенант, который как-то заграбастал Пельменя с Анчуткой. Мозгов у него хватило ровно на то, чтобы обвинить мужиков в посягательстве на несуществующую честь известной гулены.
Тотчас возникла мысль о том, что и на этот раз добром дело не кончится. Лейтенант Яковлев, то ли не узнав его, то ли сделав вид, что не узнал, заговорил быстро, отрывисто:
– Фамилия, имя? Что произошло? Что делал на мосту? Отвечай толком.
Колька и попытался, но, поскольку зуб на зуб не попадал, получалось невнятно:
