Вот только в ходе битвы нападавший сам постепенно становился жертвой. Война шла по обе стороны фронта – оказалось, она завоевывала место и в своей душе. Ему. Для него. И когда они расстались, именно ее душа осталась оккупированной…
– Поэтому ты постарался забыть меня.
Господи, ну кто ее за язык-то тянет?
– Я не старался, – торопливо ответил он. – Из всех девчонок из института в памяти сохранилась ты одна. Ты только далеко спряталась…
– Так далеко, что ты не сразу узнал. Хотя смотрел прямо на меня, когда разговаривал по телефону…
Он усмехнулся – осторожно, чтобы не задеть.
– Глаза были повернуты вовнутрь, только и всего. Проблемы у меня…
Помолчали. Казалось, он подыскивал слова.
– Я побежал тогда за тобой. Я быстро остыл. И побежал искать тебя. Но не нашел. Хотел подойти на следующий день. Но подумал, что так лучше. Я не был готов к любви, а ты могла еще встретить своего принца. А я им не был. На яхте с алыми парусами я был бы в лучшем случае боцманом. Зачем возвращаться? Чтобы принести разочарование, раскаяние? Ведь я сидел на чужом месте. И однажды ты это поняла бы. И до конца жизни мучилась сознанием совершенной ошибки?
Глупое положение… А ты знаешь, я не люблю глупых положений…
Эх, разлетелись осколки от чего-то разбитого в душе… Для чего он это снова говорит? Чтобы оправдать новый свой уход? Вот сейчас, через минуту?
– Пошли, – сказала Настя.
– Подожди капельку, – Виктор положил руку ей на руку. – Еще одно слово, – сказал он.
Помолчал тяжело.
– Я все эти годы не заглядывал в карман. А сегодня вдруг увидел, что тот билет в кино был в нем. Все эти годы лежал. Я зря испугался контролера. Я ошибался. И уступал неведомому другому свое место. Свое. И только сегодня я это увидел…
Настя сидела замерев.
– Ты сказала тогда: «Ты не вернешься…» Настя, я вернулся.
Она вздохнула.
– Ты знаешь, сколько серий прошло в том кино, пока ты не заглядывал в свой карман? – спросила она.
– Настя… – сказал он. – Настя, – повторил он. – Настя, позволь мне вернуться…
Лариса Владимирская кипела всю дорогу, пока ехала домой после столкновения возле супермаркета. «Твари, твари, твари!» – в отчаянии извивалось в ее мозгу только одно слово. И еще – что-то неопределенное, но сводящееся к одному простому решению: «Ну, я вам задам!»
Ее редко кто так унижал. Было дело, еще в школе. Когда она писала записочки с признаниями в любви одному из одноклассников. А он втайне заключил пари с приятелями, что сумеет раздеть ее при первом же свидании. И сумел, скотина! Хорошо еще, на большее она тогда не согласилась! А в это время приятели его фотографировали их через щелку двери из соседней комнаты.
Фотографии потом всплыли в школе…
Но ничего, она славно отомстила! Спорщика подстерегли ее знакомые ребята. Из шпаны. Из ее двора. И поставили гаденыша на такой счетчик, что тот был вынужден сначала едва ли не половину родительского имущества из дома вынести, а затем связаться с перетасовкой наркотиков. На чем и погорел, попав в колонию.
Ларисе не было его жалко. Точнее, она и не собиралась его жалеть, ни в коей мере не заботясь о соразмерности проступка и наказания. Зато это было величайшим счастьем – посетить его в изоляторе временного содержания и подарить ему свою давешнюю фотографию с нерезким отображением груди!
Правда, ей пришлось стать «своей девчонкой» для Сереги, предводителя той самой дворовой шпаны. Но она об этом не жалела. Во-первых, с ним она изведала первые радости настоящего взрослого секса. А во-вторых, получила массу жизненных уроков, которые ей потом не раз и не два пригодились. И прежде всего это были уроки воли. «Я хочу!» – это должно было становиться законом не только для себя, но и для окружающих.
