Два месяца назад я пошла в клуб. Дело было в конце октября, накануне снега, и тогда я напоминала себе шальную и свободную Октябрьскую революцию. Из Вали я запомнила только рост – чуть выше меня, потому что на каблуках, темную челку, закрывающую лицо, легкую сутулость и большие черные часы на руке, как для подводного плавания.
Она мне понравилась. Атака была отчаянной и безыскусной. Я сказала, что хотела бы еще раз увидеться.
Как оказалось, это означало полезть в прорубь. А вы знаете, что 60 % людей ныряют в прорубь за теми, кто им нравится? Поэтому моржи никогда не переведутся: любовный круг вечен.
Ныряние было запланировано у Вали на воскресенье, то есть после ночи в клубе утром надо было ехать на Полежаевскую, а оттуда в Серебряный бор, в лучшую московскую прорубь.
В метро было холодно, хотя, когда не выспишься, всегда мерзнешь. Валя приехала чуть позже, и я улыбалась ей идиотской улыбкой, которая бывает у нежных алкоголиков и влюбленных. К нам присоединился молодой мужчина, может быть, даже Андрей его зовут (кому это интересно), и Марина. Она знала, куда ехать и, похоже, была моржихой.
Валя, не обращая на меня никакого внимания, разговаривала с Мариной. Дабы как-то занять себя, я спросила у Андрея, кто он и откуда, давно ли плавает. Не помню, что он отвечал, разговор никак не становился интересным. Я подумала, что бывают такие дурацкие состояния, когда моя сущность сосредотачивается на одном желании и я начинаю жить в сером мире с одной светлой точкой.
Так черепахи живут. Маленькие черепашки, когда вылупятся ночью, должны бежать в море, чтобы выжить. И у них есть один проводник, который сделает их счастливым: луна. Бегут, значит, на свет, кто добежал, тот молодец, вырастет огромной галапагосской черепахой. Я тоже хотела вырасти до черепахи, во всяком случае, не умереть в младенчестве.
Пока я раздумывала о трудной судьбе рептилий, Валя разговаривала с Мариной и речь ее была похожа на пулемет. Короткая громкая очередь из слов сменялась молчанием, потом опять вопрос или замечание. Тон, жесты, обращение – все было резким и громким, как будто разговор этот – вынужденная дань обязательному общению. Общению, которое Вале было не нужно, но правила ведения жизненных военных действий обязывали.
Минут двадцать троллейбус с нами тащился по широкому грязному шоссе с серым снежным месивом у тротуара, потом свернул к парку. Здесь месиво превратилось в грязные сугробы, а у пятиэтажек лежала серая снежная перина. Зима в городе как она есть.
– Тепло сегодня, хорошая погода для первого ныряния, – заметила Марина.
«Наверное», – подумала я и испугалась. Я подумала, что придется лезть в ледяную воду и что Вале, кажется, все равно, буду я это делать или нет, и в целом все равно, есть я или нет.
Предпоследней остановкой перед голгофой-прорубью был туалет. На отшибе парка, единственный и очень вонючий туалет, куда вся наша компания из четырех человек зашла по очереди, отдавая ожидающим сумки.
* * *
Последней остановкой был домик, а вернее, деревянный вагончик, где можно было переодеться.
– Тут печка есть, потом будем греться, – кажется, впервые с момента встречи обратилась ко мне Валя.
Я кивнула. Думать, отвечать и излучать энтузиазм мне было не под силу: предстояло раздеться и нырнуть. Обычно в такие моменты, когда предстоит какое-то волевое усилие, которое приведет к стрессу для тела, я представляю себя перед дверью зубного кабинета в детстве. Когда-то же это закончится! Раздеться, пройти в купальнике до проруби, погрузиться, два гребка – и выйти. Минут десять максимум. Десять минут потерпеть – сущие пустяки.
