Альфред шел той дорогой, которая вела к деревне, столице острова, и достигнув покрытой лесом возвышенности, откуда виднелась деревушка с ее готической церковью, маленький порт с его барками, лениво лежавшими на сухом песке, канал с его утесами и туманные берега континента, он остановился и, по-видимому, заколебался, какое ему взять направление. Он уже хотел было поворотить налево по тропинке, углублявшейся в самую отдаленную часть его владения, когда, взглянув вниз, увидел человека, быстро взбиравшегося по крутой возвышенности. Тотчас Альфред положил наземь свое ружье и с улыбкой на губах стал поджидать идущего, чья быстрая походка не соответствовала тайной мысли, его занимавшей.
Подходившему на вид можно было дать под шестьдесят, и костюм его был весьма привычен в округе: штиблеты, широкие панталоны, кафтан, длинный жилет, шляпа с большими полями и висящие по плечам волосы; все платье на нем было черного цвета, из сукна гораздо более тонкого, чем то, какое обыкновенно носят бретонские крестьяне. Кроме того, от простых обитателей острова Лок он значительно отличался и сановитостью вида. Альфреду нетрудно было узнать в нем старого Конана, побелевшего на службе его фамилии и со смертью видама сделавшегося его управителем, мажордомом, поверенным, наконец, первым министром его миниатюрного правительства.
– А! Конан! – весело сказал он по-бретонски, как только старик смог слышать его. – Что это у тебя такая растрепанная фигура и такой зловещий вид? Готов пари держать, что ты опять политиканствовал там с этими сент-илекскими ротозеями? Так, так, ну, что же, правда ли, как ты утверждал три дня тому назад, что король подвел мину под Париж и взорвал его на воздух на двести футов?.. Ну-ка, открывай и развязывай свою суму проворнее: что нового нынче утром?
Конан обнажил свою седую голову и почтительно поклонился ветреному своему господину.
– Над вестями, которые я принес теперь, нечего смеяться, сударь, – сказал он многозначительным тоном, – тут скорее надобно плакать… Это не оттуда совсем… Говорят, разбойники-то парижские пошли силою на Версаль, перебили королевскую стражу и взяли в плен короля, королеву и дофина…
Несмотря на обычную свою беззаботность, Альфред вздрогнул:
– Возможно ли? – вскричал он. – Королевская фамилия в плену… Стража… И что говорят, много ли побито храбрых солдат?
– Ах, сударь, много… больше двухсот тысяч…
Этой цифры было достаточно для полного разуверения молодого де Кердрена. Он громко захохотал.
– Ну! Ну! Верно, так же перебили стражу и пленили королевскую фамилию, как взорвали Париж… Довольно об этом. Я теперь хочу пошататься по берегу около Пьер-Леве. По этому западному ветру там непременно должны быть черные утки, и до прилива я, верно, сделаю несколько добрых выстрелов.
– Ах, сударь, сударь, – сказал Конан печально, – время ли думать об охоте?.. Вы все не верите мне, я вижу, а между тем вокруг вас такое делается… Соседние замки пустеют один за другим, сударь, – продолжал он, возвысив голос. – Я узнал, что еще эмигрировали – как это называют – граф де Керкарадек, маркиз де Леневен и почтенные дамы семейства де ла Мария.
– Ты все толкуешь мне, мой добрый Конан, о стариках да о женщинах, которых малейший случай должен пугать до полусмерти, потому что они богаты и беззащитны; но мне-то чего бояться здесь, у себя, всех этих революций и революционеров? Кто подумает беспокоить меня на этой заброшенной среди океана бесплодной скале! Я могу спокойно продолжать охотиться в своих владениях.
