Сломанный мир - страница 30

Сам Гэрэл, как бы ему ни было неприятно признавать это, говорил не совсем чисто, да и нужное слово иногда удавалось подобрать не сразу – уже больше двух лет он ни слова не произнес на этом языке; но сам факт того, что он знал юйгуйский, сильно удивил придворных – он видел это по их лицам.

Что-то в облике Сына Неба заставило Гэрэла снова говорить и вести себя учтиво. Строить из себя победителя как-то расхотелось.

– Ваша столица прекрасна, государь. Даже если наши переговоры закончатся ничем, я ни минуты не буду жалеть, что приехал сюда, потому что благодаря этому я смог увидеть самый странный и невозможный город на свете.

– Я думаю, не стоит начинать беседу о государственных делах прямо сейчас, когда ты и твои люди устали с дороги, – сказал Юкинари. – Вам нужно отдохнуть. Я буду рад оказать тебе и твоим людям гостеприимство, приняв вас в своём дворце на месяц. После этого можно будет поговорить о цели твоего визита.

– Благодарю вас, достопочтенный. Я ценю ваше приглашение и с радостью воспользуюсь им… – откликнулся Гэрэл.

Он наконец понял, каким взглядом смотрел на него Юкинари. Это был взгляд странника, ступившего на новую землю: любопытство, да, но не неприятное – радостное – и почему-то надежда…

На что?

Пир, устроенный в Павильоне Веселья в честь их приезда, был великолепен. Слуги вносили одно блюдо за другим. Голодное детство накрепко вбило в Гэрэла привычку доедать все до последней крошки, и поначалу он так и пытался делать, но быстро понял, что это бессмысленно – и почувствовал раздражение.

Вся посуда была серебряной – сначала он удивился такой роскоши в стране, которая еще недавно прозябала в бедности, затем подумал: должно быть, им хотят продемонстрировать, что в еде нет яда. Считалось, серебро от яда меняет цвет. Нелепое суеверие: он знал немало ядов, которые незаметны в любой посуде. Серебряная посуда показалась ему не очень хорошим знаком. Демонстрация отсутствия яда в угощении была хоть и мирным жестом, но таким, который говорил об определенном напряжении в отношениях.

На пиру были переводчики, поэтому все говорили на привычном для себя языке. Впрочем, все беседы с местными были краткими и неуклюжими. Спутники Гэрэла быстро устали играть в показную вежливость, перестали обращать внимание на рюкокусцев и общались в основном друг с другом.

Самого императора на пиру не было. Еще недавно Гэрэл расценил бы его отсутствие как оскорбление, но успел понять, что император тут считается кем-то вроде живого бога на земле, который редко снисходит к простым смертным. Никакого неуважения к гостям в этом не было, просто – вот так вот было принято. Может, простым людям нельзя даже видеть, как он ест.

В этом, пожалуй, даже имелось здравое зерно: люди, сохранявшие трезвую голову на пирах Токхына – таких же пышных, но куда менее церемонных и пристойных – рано или поздно задумывались о том, что ослабевшие от обжорства, пьянства и распутства императорские пальцы недолго смогут удерживать скипетр власти. А кто осмелится усомниться в живом боге, которого и без покрывала на лице-то никто не видел?

Перед гостями танцевали и играли на эрху девушки-прислужницы – болезненно хрупкие, с густо набеленными лицами и тонкими угольными бровями, нарисованными совсем не там, где им положено находиться: весь их облик дышал искусственностью. Гэрэлу подумалось, что среди придворных женщин он не видел – значит, это правда, что они живут на своей половине дворца и не допускаются к делам. Он попытался представить в этом дворце Джин-хо, пылкую, грубовато-искреннюю, никогда не лезущую за словом в карман, и у него не получилось – это все равно как если бы в саду нежных ирисов вдруг выросло стальное копье.