К ней подбежал мужчина:
– Как ты? Ты жива? Господи… Давай, давай, я тебе помогу! – и он изо всех сил пытается вытащить её из-под обломков, из-под этой страшной груды бетонных плит. Но не может.
С отчаянием в голосе он извинился, объясняя, что должен искать своего ребёнка, и бросился дальше.
Эльмира лежала, запрокинув голову. Она видела, как люди бегут мимо, уже как будто не обращая на нее внимания. Лиана осталась там, в глубине завала, рядом с мертвым Арсеном. Каждый, кто проходил мимо, пытался хотя бы чуть-чуть поднять Эльмиру, и постепенно её голова и плечи оказались снаружи.
Эльмира медленно, почти незаметно, начала шевелить телом. Постепенно ей стало просторнее. Затем, собрав всю свою внутреннюю силу – она чувствовала в себе некий стержень, хотя еще не знала, что это такое, – с трудом, но всё же, расшевелила сначала одну ногу, потом другую. Внезапно её охватил страх: никто, даже самые добрые люди, не смогут ей помочь. Только она сама!
С огромным трудом Эльмира поднялась на ноги. Правая нога сильно болела. Её новые синие сапожки были порваны, и это причиняло ей дополнительную боль. Земля продолжала сотрясаться, всё вокруг качалось и шаталось. Сжав волю в кулак, Эльмира направилась к тому месту, где раньше был выход, но которого теперь уже не существовало.
Вокруг царила разруха, одна лишь груда обломков. Огромные бетонные плиты, тела погибших детей, разбросанные по асфальту и газонам…
Эльмире приходилось переступать через них, чтобы идти дальше. Шаг за шагом она пробиралась сквозь этот ужас, не в силах понять, как умудряется сдерживать боль, не кричать, не рыдать, в отличие от других оставшихся в живых. Боль была невыносимой. Она не знала, как спасти их, и шла по улице, отчаянно высматривая брата.
Засунув руку в карман фартука, Эльмира обнаружила, что десятикопеечная монета, предназначенная для покупки коржика, пропала. Проверила серьги – мама всегда учила проверять их каждый день, чтобы не потерять. К счастью, серьги были на месте. Обнаружив пропажу монетки, Эльмира почувствовала лёгкое огорчение – жаль, что сегодня она так и не купит любимый коржик. Зато, убедившись, что серьги целы, вздохнула с облегчением.
Эльмира озиралась, ища глазами брата. Вокруг сновали мальчишки в одинаковой школьной форме – каждый из них ненадолго казался ей братом, но это было не так. Отчаявшись, Эльмира направилась к дороге. Взрослые бежали к школе, кричали, плакали, их лица были измазаны кровью и грязью, смешанными со слезами. Правая нога ужасно болела, но Эльмира шла дальше. Она увидела маму Киму, бегущую к школе и что-то кричащую. Подойдя к ней ближе, Эльмира закричала: «Мама! Мама!» Кима посмотрела на неё, но даже не сразу узнала – девочка была вся в пыли и крови, лицо её было неразличимо. В глазах Кимы – ужас, отчаяние, боль. Эльмира снова крикнула: «Мама! Это я!» Наконец, Кима узнала её, обняла, прижала к себе и, зарыдав, спросила: «Где твой брат? Где твой брат?» «Я… я не знаю… я не видела его… мама, я не знаю…»
Мама отпустила Эльмиру, сказав: «Подожди здесь». В этот момент она увидела бабушку Араксию, мать Карлена (отца Эльмиры), бегущую к школе с криком: «Вай, им балес! (О, мои дети!)» Её крик, полный боли и отчаяния, смешался с общим плачем и стонами. Кима, отдав Эльмиру бабушке, побежала искать Артема. Увидев, что Эльмира еле стоит на ногах, бабушка спросила, что болит. Эльмира ответила, что правая нога. Опухшая нога оказалась зажата в сапоге, и снять его было невозможно. Бабушка опустилась на колени, попросила Эльмиру обнять её за шею и, подняв внучку на спину, понесла её домой. Сидя на бабушкиной спине, Эльмира слышала, как та громко плакала, повторяя: «Вай, Карлен! Вай, им балес! Вай, Карлен!»
