, и письменный стол, под которым, там, где должны были теоретически располагаться колени сидящего, стояла громадная ветхая корзина для бумаг на сносях, едва не падающая под тяжестью гигантского плода. На некогда белой, но запятнанной скатерти из пластмассовой вазы торчала бумажная роза, как некогда флаг капитана Скотта на льдине у Южного полюса. Медсестра, похожая на портрет королевы доны Марии II с денежной купюры в варианте Кампу-ди-Орики
[11] отконвоировала к психиатру поступившую накануне женщину, которую он еще не успел осмотреть; дама после множества инъекций передвигалась зигзагом, рубаха струилась и вилась вокруг ее тела, придавая ей сходство с призраком Шарлотты Бронте, бредущей в темноте по коридорам старинного особняка. Врач прочел предварительный диагноз, поставленный при поступлении: «Параноидальная шизофрения; попытка суицида», быстро пролистал записи о медикаментах, введенных в отделении неотложной помощи, и стал искать в ящике стола блокнот, а между тем солнце внезапно радостно прильнуло к оконной раме. Во дворе между первым и шестым мужскими отделениями, спустив штаны до колен и привалившись к дереву, яростно мастурбировал негр, не замечая, как за ним подглядывает ликующая стайка санитаров. Чуть дальше, около восьмого отделения, двое в белых халатах заглядывали под капот «тойоты», пытаясь разобраться в устройстве ее загадочных дальневосточных внутренностей. Желтолицые пройдохи начали с галстуков марки «Бродячий торговец» и вот уже порабощают мир радиоприемниками и автомобилями, а там, глядишь, превратят нас всех в летчиков-камикадзе, готовых по первому их слову рухнуть летом на монастырь Жеронимуш с криком «банзай», как раз когда венчания и крестины сменяют там друг друга со скоростью пулеметной очереди. Больная (кто входит в этот дом скорби, чтобы принимать таблетки, прописывать таблетки или навестить как благородный христианин жертву приема таблеток – тот больной, подумал психиатр) уставилась на его нос мутным от лекарств взглядом и произнесла с упрямой решимостью:
– Козел вонючий!
Дона Мария II пожала плечами, стараясь сгладить неловкость:
– Твердит это с тех пор, как поступила. А видели бы вы, доктор, какую сцену она закатила родным. Хоть святых выноси. Да и нас всех разнесла по кочкам.
Врач записал в блокноте: козел, разнесла по кочкам, подвел жирную черту, как будто собирался подсчитать сумму, и вывел заглавными буквами: ХУЙ. Медсестра, до этого заглядывавшая ему через плечо, отпрянула назад: непробиваемое католическое воспитание, предположил доктор, смерив ее взглядом с головы до ног. Непробиваемое католическое воспитание и нетронутая девственность как дань семейной традиции: мать, зачиная ее, должно быть, молилась святой Марии Горетти [12].
Шарлотта Бронте, балансируя на грани химического нокаута, указала пальцем с облезшим лаком на ногте в сторону окна:
– Вы хоть раз замечали солнце там за окном, козлина?
Психиатр нацарапал: ХУЙ+КОЗЛИНА=ВЕЛИКАЯ ЕБЛЯ, вырвал листок и отдал его сестре:
– Видите? – спросил он. – Эту истину мне помогла постичь моя первая учительница домоводства, кстати, если честно, обладательница лучшего клитора в Лиссабоне.
Королева Мария резко выпрямилась, преисполненная почтительного негодования:
– Вы, доктор, сегодня в прекрасном расположении духа, но есть и другие врачи, которым требуется моя помощь.
Доктор послал ей широким жестом благословение Urbi et Orbi
