***
Хочется лечь и больше не вставать, до такой степени я выдохлась, ползая за Гошей по развлекательному центру. Но, если я устроюсь возле этого изысканного фонтана, охрана меня не поймёт.
Гошеньку я тащу в кафе практически волоком. Он весьма недоволен тем фактом, что пришлось прервать его дикие игрища. Малышам очень весело в подобных местах, но останавливаться они ещё не умеют. Его мама на нашу борьбу внимания не обращает, она улыбается, мило беседуя по телефону.
— Я могу в туалет сходить?
— Да, конечно, Машенька, идите, — не отрываясь от разговора, добродушно лопочет Луиза.
Как бы ей намекнуть, что во время моего отсутствия необходимо внимательно следить за Гошей, а то ведь убьётся ненароком. Ладно, в конце концов, она же мама, а не я.
Быстро делаю свои дела, потому что очень сильно переживаю за Гошу. Я безумно привязалась к этому мальчику. Он такой добродушный и весёлый, правда, немного упрямый, но это даже хорошо для современной жизни. Собираясь вернуться к столику, я смотрю в сторону моего работодателя и застываю у пальмы, наблюдая следующую картину. Охранник Федор приблизился к Луизе и что-то активно шепчет ей на ухо. Они хихикают, и эта куча мышц с головным анализатором как у коалы (мозг этого животного чуть больше грецкого ореха — примеч. автора) что-то игриво курлычет ей на ушко, наклонившись уж слишком близко. Ну блин, с хозяйкой так не разговаривают.
Вцепившись в ствол пальмы, я продолжаю следить за происходящим.
— Какой кошмар! — произношу вслух, осуждая происходящее.
— Ну и что вы здесь забыли? Можно узнать?
Вздрогнув, дергаюсь, узнав глубокий тембр голоса. Разворачиваюсь и тут же натыкаюсь на взгляд тёмных как ночь глаз. Сердце почему-то пускается вскачь. Становится жарко, потом холодно, потом снова жарко. А ещё я отчего-то глупо радуюсь, что рядом с ним нет сияющей Антонины.
— Мы с Гошей были в развлекательном центре, потом вместе с его мамой отправились в кафе, дальше я пошла в туалет, — мотнув головой и зажмурившись, зачем-то отчитываюсь. — А вам-то какая разница, и что здесь делаете вы?
— Вы следите за своей хозяйкой, — грозно прищуривается Адону, сверля меня взглядом надзирателя концлагеря.
— Ничего я такого не делаю, — скрещиваю руки на груди и снова смотрю на Адону. — А вот вы явно не в тему возле женского туалета. Подозревала, что у вас мноооого грязных секретиков, но заглядывать в дамскую уборную — это совсем фи, Адону.
Валерий Железный Германович смотрит на меня и дует ноздри, как застоявшийся в стойле конь.
— Антонина ждала меня в этом кафе и забыла шаль, мы собирались поехать в другое место, — поясняет, поднимая руку с какой-то цветастой тряпкой и подсовывая её мне под нос, как будто у меня близорукость, дальнозоркость, миопия и расслоение сетчатки в одном флаконе. — У нас сегодня годовщина.
— Соболезную, — отвечаю я.
Потеряв к чернобровому великану интерес, отворачиваюсь к своей пальме. И в этот момент, когда я уже планирую оставить гонителя с греческой фамилией позади, вижу, как телохранитель крадет у Луизы поцелуй. Он ждёт, пока Гошенька уронит игрушку, полезет за ней под стол, и присасывается к её губам, как энцефалитный клещ к открытой коже на лесной поляне.
— Вот же зараза! — охаю я, прижав ладони к губам. — При ребёнке! Я должна всё рассказать Петру! — Делаю я решительный шаг из-за густолистой мохнатой пальмы.
Но как бы я ни дергалась, всё равно остаюсь на месте. Очевидно, меня кто-то держит.
