Служу Советскому союзу - страница 6

– Колпаков кто? – повысил голос боец.

– Я Колпаков!

Боец с интересом меня оглядел, подошёл и уселся на свободный стул.

– Что делаешь? – спросил он.

– Письмо домой пишу.

Тот скептически посмотрел на мой неровно оторванный блокнотный лист.

– Ты дурак, что ли, на таком писать? Хочешь, чтобы дома подумали, что ты в таком говне служишь, где и нормального листка для письма не достать? – для человека, которому русский язык был неродной, он очень хорошо, почти литературно излагал свои мысли.

– Ну другого-то всё равно пока нет, – озадаченно ответил я.

– Сиди здесь! – приказал боец.

Он вышел из ленкомнаты, пару минут отсутствовал, а вернувшись, вручил мне новую восемнадцатилистовую тетрадь в клетку.

– Здесь пиши! – всё тот же приказной тон.

– Спасибо!

Я снова написал первую фразу и задумался над второй. Боец не уходил, и я вопросительно посмотрел на него.

– Пошли, поговорить надо, – поняв мой немой вопрос, предложил даритель тетради.

«Мой немой вопрос» – хорошая фраза для стихотворения. Может, вставлю куда-нибудь.

Мы зашли в расположение – так в разведроте, да и во всём полку называлось солдатское спальное помещение с двумя рядами двуярусных кроватей, тумбочками и табуретками.

– Твоя? – спросил боец, указывая на одну из шинелей, висящих в шкафу.

– Моя.

– Дашь на дембель? – боец настойчиво заглянул мне в глаза. – Тебе она не нужна, ты же весенник, в парадке будешь увольняться.

«Ах, вот почему ты такой добрый!» – осенило меня, а вслух спросил:

– А я с чем останусь?

– Мою возьмёшь, – боец уверенно показал на поношенную, но довольно приличную шинель, – и погоны с красных на чёрные перешивать не надо. Лычки только наклеишь. Я скажу Ильенке, он подгонит, сколько тебе нужно.

Деваться мне было некуда, и я согласился. Да даже если бы и не согласился…

– Всё, иди, письмо пиши, – разрешил мне боец и, радостно схватив в охапку мою, уже бывшую шинель, исчез.

А дальше была вечерняя прогулка, вечерняя поверка и отбой. Я уснул, как только моя голова коснулась подушки.

– Рота, подъём! – услышал я и мгновенно открыл глаза. Спрыгнул с верхней кровати и ногой задел голову механика-водителя Паши Паламара. Паша был моего призыва, поэтому отделался я лишь лёгким матом. Ещё год я буду спрыгивать с верхней кровати и задевать ногой его западноукраинскую голову. Организм, за полгода привыкший к подъёмам, ясно давал понять, что разбудили нас зачем-то раньше, намного раньше.

– Сколько времени? – спросил я Паламара. – Есть часы?

– Два часа.

– Что за хрень?

– Одеваться не надо, – командовал замстаршины, старший сержант Хазиев, – стройтесь около кроватей.

Зевая, почёсываясь и протирая глаза, мы построились.

– Кадиев! Заур! Где ты там? – крикнул Хазиев.

В расположение зашёл дембель, тот самый боец, с которым мы совершили обмен. Я если бы не знал, то ни за что не угадал бы свою шинель. Она была ушита, подогнана по фигуре, и начёсана до состояния шубы. Такие шинели я уже видел на дембелях, встретившихся мне на аэродроме.

– Рота, смирно! – рявкнул Хазиев.

– Вольно! – улыбаясь, махнул рукой счастливый дембель.

Кадиев прощался с ротой. Он подходил к каждому бойцу отдельно, пожимал руку, обнимал и вручал пару цивильных сигарет. Это была традиция. Молодые молчали, торопливо ныкая сигареты, солдаты постарше, которым довелось послужить с Кадиевым, напутствовали.

– Удачи тебе, братан!

– Заур! Оторвись там за нас за всех на гражданке!