«В нашей несуществующей сонной душе
всё застывшее всхлипнет и с криком проснётся.
Вот окончится жизнь… и тогда уж начнётся».
(Сергей Юрский.1977)
Второй раз я умер почти через 40 лет. И опять все началось с сильных эмоций – моя жена в прямом смысле слова выгнала меня из дома. Стоял ноябрь. Шел снег с дождем и уже стемнело. Я пошел на шоссе в спортивном костюме и кроссовках. В метро меня пропустили, и я поехал к друзьям через всю Москву. Мои друзья были врачи. Было сделано все, что друзья посчитали необходимым от возникновения воспаления легких. Ночью температура поднялась до сорока. Вызвали реанимобиль из ЦГ МВД СССР, но я категорически отказался ехать лечиться в свой госпиталь: друзья создали мне «стационар на дому». Неделю не меньше я практически не спал из-за постоянной высокой температуры, только впадал в забытье. Коллеги из госпиталя навещали меня каждые сутки, уговаривая госпитализироваться. Я не видел смысл, ибо у меня было все, рентгеноскопия легких не находила пневмонии. Я измучился, похудел, осунулся. Только когда организм перестал принимать даже сладкий чай, я согласился на госпитализацию в пульмонологическое отделение. Пневмонию так ин находили и решили, что у меня она «интерстициальная». Но, все равно, без рентгенологического подтверждения. Самое неприятно было то, что температура не снижалась ничуть! И меня не брали никакие снотворные. И вот однажды, перед сном разносила лекарство медицинская сестра, Света, молодая, очень полная и малоразговорчивая. Я считал ее черствой. Она зашла ко мне в бокс, чтобы дать мне мензурку с пирамидоном. Я выпил. Да, температура у меня продолжала держаться в районе 40 градусов. Светлана и говорит мне: «Евгений Васильевич, что вам одна мензурка? Больно смотреть на вас, как вы мучаетесь! Выпейте еще одну мензурку!» Я, недолго думая, взял из рук Светы вторую мензурку и выпил. Когда глаза отрыл, надо мной стояла заведующая реанимации, великолепный доктор Наталия Дубровина, сестра погибшего в Кабуле моего друга Анатолия: моджахеды прямо у госпиталя хотели похитить его, вытащив из «Волги», но он дал бой и был изрешечён пулями из «Калашниковых»: «С возвращением, Женечка! Как там на „том“ свете?» Мне очень повезло: мой бокс был первым при входе в пульмонологическое отделение. А отделение было через лестничное пространство от реанимации. Моя клиническая смерть, в состоянии которой я абсолютно ничего не видел и не чувствовал, длилась около 3 минут, не больше… Мне, конечно, накололи сердечных препаратов. И это была первая ночь, когда я спал ровно и спокойно с абсолютно нормальной температурой – 36,6! Утром мне отменили все антибиотики. А на другой день я пошел плавать в бассейн с холодной водой в физиотерапевтическое отделение. В сауну мня не тянуло. Через двое сток в спортзале восстановил полностью свою спортивную программу. Мне дали неделю на восстановление, и я вышел на работу, как ни в чем не бывало, только без жены и без квартиры…
…Третий раз я умер 4 сентября 2000 года. Мы уже с молодой женой жили в квартире на «Войковской», доставшейся Марине от ее дедушки. 4 сентября – день рождения моей мамочки, и мы поехали к родителям в Завидово. Папа уже умер перед самым распадом СССР. Мы готовы были с Мариной выйти из квартиры, как без звонка к нам явился наш друг Паша Спирин. Маринка быстро накрыла на стол. К бутылки французского вина, которую принес Паша, Марина сделала два бокала гоголя-могола из яиц, которые нанесли наши завидовские куры – мама любила ухаживать за курами и держала их пока могла ходить. Паша отказался пить гоголь-моголь и выпил свой бокал вина, не закусывая. Я выпил бокал вина и два бокала гоголя-моголя…
