Смерть Красной Шапочки - страница 26

Жара стояла действительно жуткая – изнывающая, измотанная, проклинающая всё на свете французская армия потерпела поражение в Сирии и развернулась, чтобы двигаться обратно в Египет. Добравшись до Каира, ей предстояло принять бой и наголову разгромить пятнадцатитысячную оттоманскую армию, высадившуюся на египетском побережье по наущению англичан. И в это время из Европы пришло известие – Англия уговорила выступить Россию и Австрию, а вместе с ними и Неаполь, против Франции. Русские, словно снежная лавина, смели все успехи Бонапарта в Италии и на Средиземноморье – генералиссимус граф Суворов явился в Альпах, а адмирал Ушаков захватил Корфу и движется к Риму!

«Негодяи! Мерзавцы! Италия потеряна! Все плоды моих побед потеряны! Мне нужно ехать!», с этими словами взбешённый генерал Бонапарт принял решение срочно покинуть Египет и немедля навести порядок хотя бы в Париже. Прогнившая насквозь Директория давно уже похоронила его в африканских песках – следовало преподать ей хороший урок и показать, кто во Франции главный.

Оставив генерала Клебера в Каире своим наместником, он тайно отплыл в Тулон с самыми приближёнными генералами и офицерами, в числе коих оказался и генерал Бертье. Впереди было время великих свершений – разгон Директории и свержение могущественного Барраса, а следом установление режима консулата во Франции, оказавшейся теперь уже вполне официально во власти Наполеона Бонапарта. За этим последовал период великих войн, коим суждено было развернуться и среди лесов сонного княжества Глаубсберг, принеся туда смерть и горе.

Карл фон Гётльшильцер с Франческой добрались до Глаубсберга в мае. Гизелла доводилась ему родной тёткой – мать Карла была её старшей сестрой. И теперь он, разумеется, рассчитывал, что тётушка примет его в свои объятья, хотя видела всего трижды в жизни – на его крестинах, на конфирмации и перед своим отъездом в Глаубсберг. Он запомнил её задорной, цветущей, девятнадцатилетней богиней – теперь его ждало совершенно иное зрелище. Отрешённая от мира, затянутая во всё чёрное, словно августинский монах, с печатью вечной скорби на лице, такой Гизелла встретила Карла и его невесту у себя в загородном поместье.

Поначалу они, разумеется, направились в столицу, где в доме канцлера им любезно объяснили, что мадам теперь вдова по причине безвременной кончины господина канцлера и предпочитает жить вместе с дочерью вдали от светского шума, за городом. Узнав, кем доводится Карл безутешной вдове, ему с радостью указали, в каком направлении двигаться. Молодая пара, не мешкая ни минуты, отправилась туда, и вот уже Карл пристально изучаем собственной тёткой в лорнет.

– Боже мой, – проговорила Гизелла глухим, будто загробным голосом, – от прежнего Карла, моего маленького ангелочка, не осталось и следа. Однако выражение глаз не изменилось – я ни за что бы не поверила вам, молодой человек, что вы мой племянник, не взирая даже на родовой перстень, что красуется у вас на мизинце, и те подробности из истории нашего семейства, что вы можете поведать. Перстень можно снять с убитого или украсть, подробности подслушать или выведать, но выражение глаз… нет, его не подменить ничем. Идите же сюда, родной мой, и дайте мне обнять вас.

С этого дня Карл с Франческой поселились в загородном поместье вдовы канцлера. Гизелла ни минуты не возражала, чтобы кроме племянника с ними поселилась и его невеста, бедная итальянская девушка. К тому времени Франческа уже научилась разбирать и говорить по-немецки – Карл на протяжении всего пути старался обучать её, и теперь она была благодарна ему – в Глаубсберге по-итальянски не говорил никто, здесь, как и во всей Европе, царил Его Величество французский язык! Порой он даже затмевал собою родной язык жителей маленького княжества. Но что говорить о такой крохе, как Глаубсберг – венский, санкт-петербургский и потсдамский дворы тоже предпочитали язык тех, кто кованым сапогом уже несколько лет шагал по Европе.