– Нет-нет, я вовсе не по состоянию здоровья пришел, – замотал головой Иван Никитич. – Я подумал, что вы, Лев Аркадьич, сможете мне посоветовать, как ловчее было бы войти в один дом. Вы ведь здесь, в Черезболотинске, как врач знаете почти каждого, я полагаю…
– Да и в окрестных деревнях, – вздохнул доктор, снял очки и потер переносицу жестом бывалого и утомленного человека. Ивану Никитичу даже на мгновение стало совестно отвлекать приятеля своими обыденными делами. Но в коридоре за дверью было тихо, сейчас там никто не плакал и не ждал помощи, так что Купря, тоже вздохнув, рассказал:
– Видите ли, я сейчас иду от Сладкова…
– Который просил вашего прощения за клеветническую статью, прибегнув к помощи господина Шустова, – сморщился Лев Аркадьевич.
– Ну и нос у вас, – Иван Никитич поднес ладонь ко рту и подышал. Надо признать, если еще и попахивало коньячком, то самую малость.
– Нетрудно было догадаться, – укоризненно покачал головой доктор.
– Так вот, Сладков поручил мне написать об одном таинственном человеке, который гостит в семье местного купца, точнее купчихи. Я подумал, вы могли бы рассказать мне об этом семействе и, может, даже помогли бы войти к ним в дом не как журналисту, а как частному лицу. После обвинений, напечатанных в газете, мне бы очень была нужна ваша рекомендация.
– Что ж, пока не явился никто из болящих, извольте, я к вашим услугам, – с готовностью и даже некоторым любопытством откликнулся Лев Аркадьевич. Иван Никитич удовлетворенно улыбнулся, устроился поудобнее на стуле, вытащил из кармана свой блокнот и рассказал:
– Речь идет о семействе купца первой гильдии Добыткова. Только я попрошу вас покамест держать все в секрете! Так вот, купчиха Добыткова принимает у себя в доме некоего господина, француза. Он художник, и общественность уже пылает нетерпением увидеть его живописные полотна. Тот же ото всех скрывается. Тут, очевидно, кроется, какая-то тайна. Как знать, может быть, там дела амурные, а, может, что-то еще. Вы не слыхали случайно о нем?
– Признаться, не доводилось. Семейство это мне хорошо известно, но чтобы у них гостил француз – такого я не слышал, – пожал плечами доктор. – Впрочем, это, надо полагать, свидетельствует только о том, что этот таинственный господин пребывает в добром здравии. Вы знаете, я досужими сплетнями не интересуюсь. Если и знаю что о черезболотинских обывателях, то исключительно ad medicinae – по врачебным делам. Впрочем, если бы была организована выставка его картин, я непременно и с удовольствием посетил бы ее. А о какой из Добытковых идет речь? Должно быть, о Татьяне?
Иван Никитич замялся. В записях, сделанных со слов Сладкова, имени госпожи Добытковой, увлеченной художником, не значилось. Да он и не подумал сразу, что дам с такой фамилией может быть несколько в одном семействе. Он-то, памятуя о конверте, унесенном по случайности из дома покойного Карпухина, решил, что речь идет непременно о той самой Кат. Вл. Добытковой, указанной получательницей письма. Полное ее имя, должно быть, Катерина. Рассказывать о конверте доктору Самойлову Иван Никитич был пока, пожалуй, не вполне готов. Он еще сам для себя не решил, насколько предосудительной могут посчитать кражу писателем сборника собственных рассказов, если таковой сборник содержался в небрежении, а хозяин сборника оказался мертв. Тем более в свете опубликованной в газете клеветы.
