– Экая чувствительность, – проворчал Василий Никандрович, а городовой даже позволил себе хмыкнуть.
Когда Купря снова посмотрел на пристава, тот, подняв голову, изучал строение голубятни, как ее было видно с земли. Потом он снова переключил свое внимание на Ивана Никитича:
– Так что же, говорите, испугались? Но в дом все же заходили?
– Так ведь я еще до того, как нашел Петра Порфирьевича в дом пошел. Я к назначенному часу пришел, думал он меня в комнатах будет ждать. Там у него не заперто. Извольте сами убедиться! Я позволил себе войти. Что же такого, раз хозяин меня вчера пригласил, а сегодня не отзывался?
Пристав привел в надлежащий порядок свою униформу несколькими отточенными движениями и, ни слова не прибавив, направился к дому покойного. Городовой тем временем оттеснил любопытствующих в сторону калитки, не давая подойти ближе. Ивлин, не пожелавший снова промочить ботинок и оставшийся на дорожке, также был сдвинут в сторону забора, несмотря на его громкие протесты. Иван Никитич назло журналисту снова достал свой блокнот и последовал за приставом к дому. Василий Никандрович решительно отворил дверь и ступил через порог.
– Я как вошел, сразу услышал шум из комнат, – говорил, следуя за ним по пятам, Иван Никитич. – Подумал было, что это хозяин возится, и прошел. Но оказалось, что это я птиц услышал. Тут вот клетка стоит, видите, на столе.
Иван Никитич остановился на пороге, не решаясь повторно ступить в комнату, где, как теперь ему казалось, наблюдалось не просто отсутствие порядка, а царило трагическое запустение. «Несчастный, одинокий человек, нашедший единственное утешение в заботах о птицах небесных…» – подумал о покойном Иван Никитич, упрекая себя за давешнее раздражение в адрес неряшливого хозяина дома, и, не сдержавшись, глубоко протяжно вздохнул. Пристав бросил на него непонимающий взгляд:
– Теперь-то чего вы пыхтите?
– Печально видеть запущенность этого жилища. Небрежен был покойный со своими вещами. Я сразу это заметил, – пришлось признать Ивану Никитичу. – Видать, совсем один жил, и помощницы никакой не имел по хозяйству.
– Иной раз для следствия это бывает очень даже полезно, когда подозреваемый или пострадавший неаккуратен со своими пожитками и записями, – поделился Василий Никандрович, осматривая мебель и лежащие на столе и подоконниках вещи. – Для поиска улик это очень даже удачное обстоятельство. А про помощников надобно будет еще у соседей поспрашивать.
– Позвольте я запишу то, что вы говорите о пользе неряшливости, и потом жене своей, Лидии Прокофьевне, вас процитирую, – усмехнулся Иван Никитич.
Пристав сурово глянул на него и вдруг сказал:
– Вы, господин Купря, должны проследовать со мной в участок. Для дачи показаний.
– Прямо сейчас проследовать в участок? – растерялся Иван Никитич. – А нельзя ли будет потом как-нибудь зайти? В другой день. Ну, или хоть после обеда?
Василий Никандрович хмыкнул:
– Если дело чисто, то быстро управимся. К обеду как раз и поспеете домой.
Как только речь зашла о посещении полицейского участка, Иван Никитич вдруг тут же вспомнил, что сунул в карман сборник своих рассказов, без уважения хранимый хозяином дома, и похищенная книжица ожгла ему бок.
«Да ведь я, выходит, обокрал покойника!» – спохватился Купря и сунул руку в карман, чтобы вынуть книгу и оставить ее в комнате. Но пристав решительно пошагал к дверям и, поскольку Иван Никитич мешкал и представлял собой помеху на пути движения, взял его за плечи, развернул и, слегка подталкивая в спину, вывел таким манером на крыльцо. Вынимать книгу на глазах полицейского было решительно невозможно. Ивану Никитичу ничего другого не оставалось как проследовать на улицу, точно под конвоем. Завидев пристава, который подталкивал в спину местного писателя, собравшиеся зеваки смолкли и все как один повернулись к ним. Тут же подскочил Ивлин со своим блокнотом наперевес. Видимо, прорвался-таки мимо городового:
