Перед журналисткой лежал блокнот и ручка. Журналистка так лучезарно улыбалась Теряеву, что он удивлялся и робел.
– Скажи мне, Теряев, ты хорошо учишься?
– Я учусь неровно.
Журналистка расстроилась.
– Что ты думаешь о своем поступке?
– Я думаю, это подвиг.
– Стало быть, ты – герой?
– Да, – сказал Теряев.
– А ты не думаешь, что считать себя героем не слишком скромно?
– Почему? – пожал плечами Теряев. – Если у нас с Витей получился подвиг, значит мы герои. Разве нет?
– В общем, конечно, – замялась журналистка. – А как ты думаешь, на твоём месте так поступил бы каждый? – с надеждой спросила она.
– Не знаю. Может, кто-нибудь и не поступил бы, а упал бы и разбился. Мы тоже могли упасть и разбиться, и подвиг бы не получился.
– Ты боялся разбиться?
– Я не успел. Всё как-то очень быстро произошло.
Ответ журналистке понравился.
– Скажи мне, как вы пришли к решению забраться на балкон и спасти ребёнка?
– У нас не было другого выхода.
– Как это не было? – оторопела журналистка.
– Он был заперт. Нас заперли на чердаке, – пояснил Теряев, – за то, что мы лазали смотреть на небо.
– И всё?
– И всё. А что? – обеспокоился Теряев. Он видел, что журналистка расстроилась, и ему было её жалко.
– А кем ты хочешь быть?
– Всем понемножку, – сказал Теряев.
– Это как же?
– Превращаться во всё по очереди. Сейчас я – Теряев, потом я – кенгуру, потом я – астероид, еще потом – я – берёза или, например, дуб, а ещё потом…
– Понятно, понятно, – остановила его журналистка.
Она уже не улыбалась так лучезарно. У нее было озадаченное лицо. Она посмотрела на попугая Августа и спросила:
– Я знаю, что твои родители в Африке. Ты очень по ним скучаешь?
– Нет.
– Но ты, конечно, хочешь, чтобы твои родители приехали и были с тобой, – сообщила журналистка.
– Не знаю… Я ведь тогда не смогу ждать от них писем.
Журналистка усмехнулась, а потом и вовсе начала смеяться.
Глядя на неё, Теряев тоже заулыбался.
– Ты пионер? – спросила она, уже записывая ответ.
– Я хотел, – грустно сказал Теряев. – Но меня не приняли.
Журналистка испугалась и уронила ручку.
– Почему?
Теряев подумал, хорошенько припоминая всё, и перечислил:
– Я не осознаю своих ошибок. Я несерьёзно отношусь к жизни, хожу в баню и плохо воспитан.
– При чем здесь баня? У вас что, душа нет?
– Есть…
– Ну и ну, – пробормотала журналистка.
– Скажите, пожалуйста, вы всё-всё про меня в газете напишете?
– Баня, подвиг, кенгуру, – сказала журналистка, – винегрет какой-то. Цельности не хватает.
– А я люблю винегрет, – сообщил Теряев.
– Я тоже, – прошептала журналистка, – а вот наш редактор не очень.
Она задумчиво посмотрела в окно, потом на Теряева и спросила:
– Скажи, Теряев, чего тебе недостаёт до полного счастья?
Теряев долго думал и смотрел вокруг себя, а потом сказал:
– Мороженого.
Шёл классный час.
Теряев сидел за партой, нахохлившись и стискивая от волнения руки. Не отрываясь, смотрел на Барсукову – председателя совета отряда, не очень, однако, понимая, что она говорит.
А Барсукова стояла возле учительского стола и говорила:
– И поскольку Тарасюк по-прежнему прогуливает уроки, не готовит домашнее задание и грубит учителям, мы не можем принять Тарасюк в ряды пионерской организации. Садись, Тарасюк.
Тарасюк была длинная, тощая девочка.
– А ну вас всех, – беззлобно сказала она, сдув со лба челку, и села.
– Теряев! – вызвала Барсукова.
Теряев вскочил так, что едва не опрокинул стул.
– А вот с тобой, Теряев, дело обстоит совсем иначе, – расцвела улыбкой Барсукова. – Ты оправдал доверие товарищей. И принимая во внимание совершённый тобой героический поступок – спасение ребенка на пожаре, мы нашли возможным не дожидаться конца испытательного срока, данного тебе, и принять тебя в ряды…
