Авторитетом у подчиненных Дорошенко не пользовался; в отличие от Володи Коробейникова, с которым они его постоянно сравнивали, он был некомпетентен и нерешителен, по каждому вопросу бегал за советом к Норову. Вскоре сотрудники тоже повадились ходить к Норову, – напрямую, минуя Дорошенко, – так получалось быстрее. Норова это лишь дополнительно сердило.
Дорошенко прозвали в фирме Пыжиком, – то ли из-за нелепой шапки, то ли потому что он безуспешно старался изобразить из себя дельного начальника.
***
Гаврюшкин, никого не спрашивая, хмуро сделал себе большую чашку кофе и, морщась, выпил ее до половины, как горькое лекарство.
– Блин, даже сахара в доме нет! – проворчал он. – А туда же, строит из себя неизвестно кого!..
– Возьми шоколад! – еще раз предложил Норов.
Не отвечая, Гаврюшкин поднял на Анну черные трагические глаза.
– А как же сын? – с надрывом произнес он. – Значит, тебе уже на него наплевать?
– Как ты можешь так говорить?!
– Ты летишь со мной домой?
– Я прилечу сама…позже!..
– На чем? Самолеты в Россию уже не летают!
– Я найду способ.
– А что я скажу Леве? Что мама бросила его ради любовника?
– Это ложь! Ты этого не сделаешь! – гневно воскликнула Анна, вскакивая.
Гаврюшкин понял, что зацепил.
– Сделаю, не сомневайся! Пусть знает правду!
– Ты не способен на такую низость!
– Плохо же ты меня знаешь!
– Ты еще в пианино наложи, – посоветовал Норов. – Оно в гостиной стоит. Уж гадить так гадить!
– Заткнись, Нор! – огрызнулся Гаврюшкин.
Их перепалку прервал звенящий голос Анны:
– Если ты посмеешь сказать Левушке что-нибудь плохое обо мне, я заберу его и уйду от тебя навсегда!
– Не заберешь!
– Заберу.
Она стояла прямая, решительная, ее круглые глаза были сейчас светло-зелеными, прозрачными, как холодная талая вода.
– И я расскажу ему, наконец…
– Стой! – вскрикнул Гаврюшкин, не дав ей договорить. – Молчи! Не вздумай!
Похоже, он испугался.
***
Первый большой провал случился у Дорошенко через месяц после начала работы. Крупные московские компании, имевшие рекламные договоры с газетой Норова, особенно те, в которых был иностранный капитал, отказывались сбрасывать деньги на «однодневки». Они настаивали на официальной оплате безналом напрямую. Эти средства Володя Коробейников обналичивал через фирмы своего приятеля, имевшего в Поволжье большую сеть магазинов по продаже электроники. Зачитывался он с приятелем рекламой, получалось взаимовыгодно.
Эту практику Володя как человек добросовестный, подробно объяснил Дорошенко, для чего даже специально прилетал на выходные в Саратов; он передал ему все координаты и проконтролировал из Москвы первую «обналичку». По завершении процесса Дорошенко заверил, что все понял и дальше справится сам.
Однако, когда он приступил к самостоятельным действиям, то допустил нелепую ошибку в формулировке платежного поручения. В результате сто шестьдесят восемь тысяч долларов ушли не под «обнал», а прямиком на закупку партии широкоформатных телевизоров и прочей техники.
Норов был в ярости от такой глупости. Он крыл Дорошенко последними словами, обещал засунуть ему в зад его облезлую ондатровую ушанку, а его самого отправить назад по почте на Украину в том самом обшарпанном чемодане, с которым Дорошенко сюда притащился. Перепуганный Дорошенко хлопал длинными ресницами, моргал голубыми глазами и умоляюще лепетал:
– Пал Саныч, ну что вы сердитесь, мы эти телики, в крайнем случае, реализуем… Я лично на себя это возьму… Вещь-то нужная…
