Смерть речного лоцмана - страница 31

Когда Гарри очнулся, было темным-темно – очаг давно погас. Он глянул на нижнюю койку под собой – ничего, кроме разложенных дерюжных мешков из-под сахара, служивших матрасом, на ней не было. Отец так и не вернулся. Гарри попробовал изо всех сил уснуть опять, но ничего не вышло. Он слышал, как снаружи тихо шелестит падающий снег и как в этот шелест врывается вой сумчатого дьявола – громкий, пронзительный. Наконец он поднялся, зажег керосиновую лампу и просидел при ее слабом свете до утра. И только тогда улегся обратно в койку. Следующей ночью Гарри снова развел очаг, только на сей раз он днем натаскал в хижину дров, чтобы не мотаться за ними в сарай в жуткой темноте. Еще засветло он вышел на порог и окликнул отца, но ответа не последовало. Он звал и звал – кричал, пока не осип, потом вернулся внутрь, стиснув зубы, чтобы не расплакаться, потому что боялся, как бы отец, вот-вот вернувшись без сил, не застал его зареванным. Он опять поднес сковородку с кенгуриными котлетами поближе к очагу, чтобы поставить ее на огонь сразу же, как только снаружи послышатся шаги. Но никаких шагов не послышалось ни этой ночью, ни следующей. Снег валил без передыху. Так же, без передыху дул ледяной ветер. Гарри не гасил керосиновую лампу всю вторую ночь и большую часть третьей ночи, пока в ней не осталось так мало керосина, что ему пришлось задуть ее, чтобы сберечь остатки топлива к возвращению Боя. На четвертый день утром Гарри полегчало – на смену лихорадке пришла безмятежная слабость, как оно бывает у идущего на поправку больного, который так долго не ел, что перестал ощущать голод. И хотя есть ему совсем не хотелось, а хотелось поскорее дождаться отца, Гарри все же решил поесть. Он поджарил себе десяток котлет, слепленных четыре дня назад, быстро проглотил их одну за другой, потом слепил еще десяток, умял его. И тогда понял – пора идти искать отца.

Гарри отварил себе в дорогу несколько картофелин, сложил их в мешок из-под сахара. И надел отцовскую синеватую куртку, которую отец оставил в хижине в тот день, когда они виделись последний раз, потому что день тогда был теплый, погожий, не то что сейчас. Он встал, подошел к очагу, распахнул плотные, тяжелые, будто одеревеневшие черные полы куртки, свисавшие ему до колен, расстегнул пуговицы на ширинке и помочился на затухающий огонь. Из очага взметнулось облачко аммиачного пепла и пара, словно взорвалась крохотная бомба. Гарри застегнул ширинку, запахнул полы куртки, развернулся и вышел из хижины.

Отца он нашел через полтора часа на одной из его троп: тот лежал, придавленный здоровенной веткой, тело окоченело и походило на припорошенную снегом глыбу. Гарри даже не разозлился, увидев, что эти падальщики, дьяволы, наполовину объели лицо отца и руки. Так уж вышло. По тем же законам и они поступали с кенгуру – ставили на них капканы, а потом находили мертвых, с запекшейся кровью вокруг пасти. И сейчас он смотрел на отца с тем же чувством, что и на кенгуру. Он был потрясен до глубины души. Розовые черепные кости мертвого отца выглядели точно так же, как розовые кости кенгуриной туши. Его потрясло то, как живые существа убивают друг друга и вернуть все обратно после смерти невозможно. Он отправился в хижину и возвратился с веревкой, топором и заступом. Разрубил ветку на части, чтобы оттащить с помощью веревки, затем отыскал неподалеку небольшой царственный эвкалипт, любимое дерево Боя, разгреб рядышком снег и вырыл в твердой, как камень, земле могилу. На работу у него ушел почти весь остаток дня. Под конец он снова почувствовал ужасную слабость. Гарри стащил отцовское тело в могилу, прикрыл изуродованную половину лица буковыми веточками и оглядел нетронутую половину, стараясь хорошенько запомнить. Но вспомнить потом он ничего не мог, кроме того, как ему было совестно, когда он глядел на отца и думал, что в своем выцветшем шерстеподобном рубище, прикрытый сверху буковыми ветками, отец и сам больше чем когда-либо походил на дерево. Поваленное, сломанное. Гарри засыпал могилу землей – поначалу он работал медленно, а потом все быстрее, поскольку, орудуя лопатой, он чувствовал, как душа его озлобляется. Почему отец это сделал? Злость внутри Гарри переросла в ярость – с такой же яростью и земля сыпалась в могилу, и так до тех пор, пока в душе его не осталось ни почтения, ни скорби, а лишь чувство, близкое к ненависти. Почему Бой оказался под этим деревом? Почему проглядел, как на него свалилась эта ветка, в то время как он, Гарри, ждал его в хижине, свалившись в лихорадке? Почему Бой забыл про него? Бросил его? Предал? Нет, вслух Гарри ничего такого не произнес. Гарри даже не мог подобрать слов, чтобы выразить то, о чем думал. Гарри только чувствовал – чувствовал, как эти мысли жгут его огнем. И вот могила засыпана – на ней вырос холмик земли. Ярость Гарри растворилась в холодном предвечернем воздухе быстро и без следа, как пар от дыхания. Он чувствовал себя так, будто внутри у него ничего не осталось: ни любви, ни ненависти, даже ни малейшего желания двинуться с места. И все же он побрел домой, но не успел сделать и шести шагов, как что-то заставило его оглянуться – бросить последний взгляд на могилу. Он увидел нечто необыкновенное. Царственный эвкалипт сплошь порос пышным лимонным цветом, словно шесть недель лета сжались в шесть мгновений зимы.