– Когда это случилось? – зачем-то уточняет центурион.
– Какая… – начинаю я, но что-то заставляет меня ответить честно, – два месяца назад.
– Ее имя… Фелиция Аврелия?
– Фаустина, – поправляю я.
– Так вот оно… – произносит центурион с таким выражением, будто решил для себя очень сложную задачку, но ничуть не удовлетворен результатом. Он присаживается на койку, но на безопасном расстоянии от меня, и проводит пятерней по коротко стриженной голове. Мрак углубляет следы усталости на его лице, морщины, складки и борозды шрамов.
– Вы судили того человека, который сделал это с ней? – вырывается у меня.
Он кивает.
– Он… казнен?
Центурион смотрит перед собой, а не на меня. Я не знаю почему, но мне чудится, что он – гнусный пес режима – способен понять, что я чувствую. Мне не хотелось бы, чтобы он понимал.
– Да, Юлия, – наконец говорит центурион, – он казнен.
Увы, совершенное правосудие не вернет Фаустину из царства Плутона. В конце концов – судить тех, кто действительно заслуживает наказания – и есть обязанность чертовых «Фациес Венена». Что мне теперь, рассыпаться в благодарностях, что хоть раз они сделали то, что должны? Я не собираюсь. Следом за той тварью в тюремную камеру попала я. Я никого не убивала, как и отец Фаустины, и многие другие невинные люди, пострадавшие от рук тайной полиции.
Глупо искать справедливости в этих стенах.
– Я проконтролирую, чтобы с твоим делом разобрались как можно скорее, – обещает центурион, словно прочитав мои мысли, – тебе нечего здесь делать. А сейчас попробуй поспать. Не бойся, я…
Не засуну в тебя свой член, пока ты спишь?
Я проглатываю ехидный ответ. Полно, Юлия. Этот человек хотя бы пытается.
Он встает, а я устраиваюсь на койке так, чтобы не соприкасаться с испачканным местом на матрасе, и отворачиваюсь к стене. Я не желаю смотреть на безобразного, но благородного центуриона. Я не желаю с ним разговаривать.
– Я не позволю кому-то тебя побеспокоить, – все же заканчивает он.
Ложь – думаю я. Он просто делает свою работу. Он «разберется с моим делом как можно скорее» и я отправлюсь в центр «Продукции и репродукции», где меня будут насиловать снова и снова. Снова и снова. И никакой ублюдок, возомнивший себя рыцарем, не сможет этому помешать.
– Спасибо, – тихо говорю я.
Спасибо за ложь во благо.
***
– Эй, просыпайтесь, гниды!
Грубый оклик сопровождается лязганьем металла по металлу. Я со стоном разлепляю глаза и сажусь. Спину ломит, голова ощущается тяжелой, как при болезни, а от застарелого вкуса во рту меня снова начинает тошнить. Огромное везение, что уже нечем.
Коридор между камерами залит тусклым светом, льющимся в единственное окно. Мальчишка-тирон в цементно-серой униформе расхаживает между камер, брезгливо швыряя на пол посуду с кормежкой.
– Жрать, – рявкает он с таким важным видом, словно является самой значимой персоной во всем «Карсум Либертатис».
Меня раздражает его заносчивость, но я до смерти голодна.
Превозмогая тяжесть в теле, я сползаю с койки, и усаживаюсь возле решетки, чтобы дотянуться до миски с невзрачной бугристой массой. Она пахнет и выглядит не лучше, чем то, что ночью вылезло из моей глотки.
Я черпаю ложкой безвкусную пищу, уплетая за обе щеки, как самый изысканный деликатес, но не чувствую насыщения. Склизкие комки валяются в пустоту внутри моего живота, и он протяжно урчит.
В центре «Продукции и репродукции» точно будут лучше кормить. Я навещала там Фаустину. Она хвалилась, что в жизни не видела такого разнообразия блюд, таких сочных, с любовью выращенных фруктов и овощей, таких сладких десертов. На это я ответила, что ее закармливают «на убой».
