Венчал зал огромный золотистый анх, под которым располагался алтарь. Вокруг стояли десятки лавок. Резные мозаичные витражи едва пропускали свет, потому зал освещался множеством жаровен и фонарей. По углам скамей сидели несколько человек, каждый молился про себя. Кулес нашел на первой лавке женский силуэт, покрытый капюшоном. Доверившись удаче, барон сел рядом.
– Ты всегда молишься одна? – поинтересовался он и устремил взор к алтарю.
– Выше моего сана нет священнослужителей при всём церковном собрании Наркивьи, – её мягкий, почти родной, голос напоминал щебетание певчей птицы. – Я провожу молитвы и обряды самостоятельно, изредка пользуясь помощью послушников. Но здешние слуги Творца весьма неряшливы, глупы и апатичны. Потому их помощь требуется только при тяжёлых случаях.
– Например, – смекнул Кулескор, – когда нужно провести экзорцизм, держать порабощённого демонами оккультиста?
Как заметил барон, аббатиса кротко улыбнулась. Едва выглядывающая из-под капюшона улыбка её словно являлась предвестником злого рока. Но сия дева, помнил провинциальный дворянин, отожествляет со своим именем всевозможные добродетели, какие могут слиться в непорочной, интеллигентной, верной чистым помыслам женщине. Той, что избрала путь богослужения в противовес личным интересам.
– Как может лишённая дворянского статуса собственной волей маркиза являться одной из значимых фигур планируемого восстания?
– Так же, как ничего не значащий барон. Не забывай, не я лишила себя статуса, а Пир. Он распорядился лишить меня права иметь детей. И я подчинилась Его воле, ушла в монахини во имя чего-то более высокого, чем материальное.
Говорила она незнакомым тоном. Не то насмехалась, не то говорила серьёзно. Возможно, последние месяцы или годы изменили её. В худшую сторону, боялся Кулес.
– И всё же? – спросил он.
– Информация, любезный мой друг, – она продолжала прятать светлый взор ясно-голубых глаз под капюшоном, словно её интересовал пьедестал алтаря. – Ты не единственный, с кем мне пришлось познакомиться за годы церковной службы. Магистры с комтурами, маркизы и даже мои дальние родичи, что обеднели и искали у меня пути к обогащению. Я же, лишившись всего материального, могла делиться с окружающими только духовными благами. «В молитве единой сомкнём мы руки, по заслугам и помыслам…
–…воздадим же лишённым их право и веру, возвернём их на путь справедливого мира», – закончил Кулескор. – Помню твои слова, словно ты произносила их вчера. Твой голос эхом засел в моей голове. Так странно. Ты почти не изменилась.
– Это великий дар Творца, – Анориа слегка повернула голову, показались нижние веки. – Кулескор, ты видишь во мне объект своих юношеских желаний. Не знаю, зачем явился сюда, но должен знать без меня: надев рясу, я убила в себе женственность.
Барон застыл на скамье, боялся пошевелиться. Она обладала не только невероятной аурой властности и вдохновения. Мягкий голос её иногда скрежетал стальным прутом по решётке темницы.
– Я верен своей супруге, любимой Клайле. С момента обручения не имелось у меня более ни одной женщины. Жду не дождусь, когда мы с комтуром отправимся в столицу. И заберём мою семью оттуда, если они не сбежали. Но ты, Анориа? Помнишь наше знакомство?
– Молодой воин, напоминающий отца походкой и серьёзным лицом, – она вновь отвернула голову. – Помню все твои комплименты, а также обещания снять с меня рясу и надеть узорное платье.
